При этих словах Поль, выплюнув уже зажеванное мясо в тарелку, принимался на диво хорошо и громко лаять. Тетя Роза журила его, а мама как-то задумчиво смотрела на меня, видимо задаваясь вопросом, благоразумно ли со столь тощими икрами, как мои, одолевать такие расстояния каждый день.
В одно прекрасное утро, часов около девяти, я бежал трусцой по плоскогорью, что простирается над ложбиной с источником Тутового Дерева.
Дядя Жюль спрятался на дне лощины в густых зарослях плюща, а отец притаился на склоне под можжевельником за завесой ломоноса.
Длинной палкой из можжевельника, чья чрезвычайно твердая древесина кажется мягкой, поскольку на ощупь она нежная и гладкая, я нещадно лупил по кустам колючего дрока, но так никого и не выгнал, ни куропаток, ни быстроногого зайца с ложбины Бомсурн.
Тем не менее я продолжал добросовестно исполнять свои обязанности охотничьей собаки, как вдруг приметил на краю обрыва что-то вроде конической башенки, составленной из пяти-шести крупных камней, нагроможденных друг на друга явно чьей-то рукой. Подойдя поближе, я увидел у ее основания мертвую птицу. Ее шейка была зажата между двумя железными скобами силка с пружиной. Птица была больше дрозда, на головке у нее, словно плюмаж на шляпе, красовались несколько великолепных перьев. Я нагнулся было поднять ее, но чей-то голос окликнул меня:
– Эй, парень!
Обернувшись, я увидел мальчика моих лет, который строго смотрел на меня.
– Брать чужие силки нельзя, – строго сказал он. – Чужая ловушка – это святое!
– Я не собирался брать, – ответил я. – Просто хотел посмотреть.
Он подошел ко мне. Это был крестьянский мальчик. Темноволосый, с тонкими чертами провансальского лица, черными глазами и длинными, как у девочки, ресницами. На нем была, под старым жилетом из серой шерсти, коричневая рубашка с длинными рукавами, засученными выше локтей, короткие штаны и матерчатые туфли на веревочной подошве, как у меня, а вот носков на нем не было.
– Чужую дичь из чужого силка имеешь право брать, – уточнил он, – но силок надо наладить заново и положить на место. – Он вынул птицу из силка и добавил: – Это жаворонок, по-нашему «бедуид».
Засунув птицу в холщовую сумку, висевшую у него на шее, он вытащил из кармана жилета трубочку из тростника, закупоренную грубо обтесанной пробкой, открыл ее и выпустил в левую руку большого крылатого муравья. С поразительной ловкостью закупорив трубочку, он ухватил муравья большим и указательным пальцем правой руки, одновременно легким движением левой руки разжимая концы миниатюрных щипчиков – дужек из тонкой металлической проволоки, прикрепленных как раз посередине силка. Эти концы, смыкаясь, образовывали крошечное кольцо. Он поместил в него тонкое тулово муравья, и тот намертво застрял там: крылья не позволяли ему отступить назад, а толстое брюшко – протиснуться вперед.
– Откуда у тебя такие муравьи? – поинтересовался я.
– Это летающие муравьи, по-нашему «алюды». Их полно в любом муравейнике, но они из него никогда не выходят наружу. Надо копать больше метра или дожидаться первого сентябрьского дождя. Как только после дождя выйдет солнце, тут они разом и вылетают… Накроешь мокрым мешком выход из муравейника, и дело в шляпе…
Наладив силок заново, он установил его на прежнее место у каменной башенки.
Крайне заинтригованный, я наблюдал, как он это делает, примечая все подробности. Наконец он поднялся с колен и спросил:
– А ты кто? – И, желая внушить мне доверие, добавил: – Меня зовут Лили. Я из Ле-Беллон.
– И я из Ле-Беллон.
– О нет, – засмеялся он, – ты не из Ле-Беллон. Ты из города. Не тебя ли зовут Марсель?
Я был польщен:
– Да. Откуда ты меня знаешь?
– Я первый раз тебя вижу. Но мой отец перевозил вам мебель. Он мне говорил о тебе. А твой отец тот самый, с двенадцатикалиберным ружьем? Тот, кто подстрелил бартавелл?
Мною овладело чувство гордости.
– Точно, это он.
– Ты мне расскажешь?
– О чем?
– О бартавеллах. Где это было, как у него получилось и все такое.
– Конечно расскажу…
– Только попозже. Когда я кончу обход… А сколько тебе лет?
– Девять.
– А мне восемь. Ты силки ставишь?
– Нет, я не умею.
– Если хочешь, я тебя научу.
– О да! – с восторгом откликнулся я.
– Пойдем со мной. Я обхожу свои ловушки.
– Сейчас не могу. Загоняю дичь к отцу с дядей. Они спрятались на дне ложбины. Я должен выгнать к ним молодых куропаток.
– Куропаток сегодня не будет… Обычно здесь их три стаи… Но сегодня утром мимо проходили дровосеки и спугнули их. Две стаи улетели к Ла-Гарет, а третья спустилась вниз, в Пастан… А вот большого зайца выгнать к ним можно, он где-то тут неподалеку, я видел его петулье.
Под этим словом подразумевались заячьи какашки.
Мы отправились осматривать силки, молотя палками по попадавшимся на нашем пути зарослям.
Мой новый друг вынул из силков несколько белогузок (этих птиц по-провансальски называют еще и «тракемотье»), пару бедуидов и трех дарнагасов.
– Городские зовут эту птицу кривоклювом или клестовкой, а мы в деревне говорим «дарнагас», то есть глупышка, потому что она и вправду очень глупая… Если во всей округе есть только одна такая птица и поставлен только один силок, будь уверен: она обязательно угодит в него и позволит себя задушить… Вкуснятина, – добавил он. – Смотри, еще одна дурачина!
Он бросился к другой башенке и извлек из нее ящерицу. Это был великолепный экземпляр: ярко-зеленого цвета, с крохотными золотистыми крапинками по бокам и нежными бледно-синими дугообразными пятнышками на спинке. Лили выбросил в кусты трупик. Я кинулся поднимать его.
– Подари мне его, а?
– На что он мне… – засмеялся Лили. – Говорят, в старину их ели, вроде очень вкусно. А у нас зверьков с холодной кровью не едят. Я уверен, ими можно отравиться…
Я положил красивую ящерку в свою сумку, но, пройдя метров десять, выбросил, потому что в следующий силок попалась еще одна, длиной чуть ли не с мою руку и ярче первой.
Лили принялся ругаться по-провансальски, умоляя Деву Марию оградить его от всякой гадости.
– А почему? – удивился я.
– Разве не понятно? Они засоряют мне силки. Раз попалась ящерица, птица уже не попадется; значит, одной добычей меньше!
Потом пришел черед крыс. Они «засорили» два силка. Это была разновидность больших голубых крыс с очень мягкой шерстью. Лили снова выругался.
– Из таких мой дед готовил прекрасное рагу. Эти зверюшки чистенькие, живут на воле, кормятся желудями, корнями, ягодами терновника… Они такие же чистые, как и кролики. Но все же это крысы, так что… – Он как-то брезгливо скривил рот.
