На другое утро мать на краешке кухонного стола составляла «список», то есть перечень покупок, которые отец должен был сделать в деревне.
– Лягушонок, – сказал отец, – возьми свою сумку, пойдешь со мной. Список большой, груз будет немалый! Дело не в весе, а в объеме. Я хочу взять с собой ружье: я заметил одного ястреба-перепелятника, который частенько кружит над курятником госпожи Тофи. Если он нынче встретится нам, мы ему скажем пару слов!
Когда список был закончен, он прочел его вслух. Между тем мама вынула бартавелл из кухонного шкафа и положила их на стол.
– Что ты собираешься делать? – с беспокойством поинтересовался отец.
– Ощипать, выпотрошить и вечером зажарить к ужину.
– Несчастная! Это не домашняя птица, это дичь! И какая дичь! Мы будем их есть не раньше завтрашнего дня, потому что сегодня это было бы преступлением! Впрочем, – добавил он, – у меня идея. Не мешало бы подвергнуть их экспертизе Мунда де Парпальюна. Никогда нельзя упускать случай поучиться, а этот старый браконьер наверняка знает больше, чем иной натуралист.
Он привязал обеих птиц к поясу, взял ружье и повесил его через плечо.
В веселом расположении духа мы отправились в путь. Я нес все три пустые сумки, а отец шел впереди, обшаривая глазами оливковые рощи, уступами поднимающиеся по обеим сторонам дороги. Мы увидели несколько стаек воробьев, но истребитель бартавелл пренебрег подобной мелочью.
Я был в восторге оттого, что иду с ним, и очень гордился его подвигом, но старался не показывать тщеславного чувства, боясь упреков.
Однажды господин Арно, страстный рыболов, поймал на удочку огромную скорпену и принес в школу фотографию, запечатлевшую его подвиг.
В то время фотография представляла собой документ особой важности, который увековечивал память о раннем детстве, о военной службе, о венчании или о путешествии за границу.
На своеобразной открытке красовался улыбающийся господин Арно: он стоял выпятив грудь, с удочкой в левой руке, а в правой, поднятой к небу, держал – за хвост – рыбу с ядовитыми колючками.
Помню, описав нам эту торжественную картину, отец заключил:
– Я вполне могу допустить, что он доволен тем, что поймал великолепный экземпляр, но сфотографироваться вместе с рыбой! Так уронить свое достоинство! Из всех пороков тщеславие определенно самый нелепый!
Сказано это было без какого-то особого пафоса, но с улыбкой сожаления, которая уничтожила мое восхищение господином Арно: вот почему я считал, что наш визит к Мунду де Парпальюну не имеет иной цели, кроме сугубо научной.
Мы дошли до маленькой приземистой фермы, где жил знаменитый Мунд. Перед домом простиралось необработанное поле, где десятка два оливковых деревьев, ошалевших от свободы, выглядели исполинскими кустарниками, потому что Мунд никогда не подстригал их.
Он сидел верхом на скамейке под смоковницей перед домом и макал в ведро со смолой тонкие деревянные палочки. Он поднял голову: густая шапка седых волос переходила в щетинистую бороду, с одной стороны белую, а с другой пожелтевшую от курения; одна сигарета и сейчас висела, приклеенная к уголку рта.
У него были черные пронзительные глаза, а мохнатые руки были сплошь покрыты бурыми пятнами.
Он увидел бартавелл, встал и подошел к нам, приоткрыв рот.
– Царица Небесная! – воскликнул он. – Кто же это вам продал?
– Это стоило мне всего двух выстрелов, – улыбнулся отец.
– Дублет? – сказал Мунд недоверчиво. – Дублетом бартавелл?
– Ну да! – подтвердил отец и кончиком указательного пальца погладил черные усы.
– Где же?
– В лощине Ланселот, под самым обрывом, по направлению к Пастан.
Мунд, взяв обеих птиц, прикинул, сколько они весят.
– Самое удивительное, что вы их отыскали.
– Почему?
– Потому что эти птицы, даже убитые на лету, продолжают лететь еще пятьсот-шестьсот метров.
– Малыш был над обрывом. Именно он увидел, как они упали.
– Браво, паренек! – сказал мне Мунд. – На днях я возьму тебя с собой на охоту. – И важно объявил, словно это было жизненное правило: – Если не имеешь собаки, заведи себе детей!
Потом отец задал уйму вопросов о бартавеллах, об их происхождении, о нравах, о том, трудно ли подкрасться к ним, о быстроте их полета.
Из этих вопросов отца и ответов старого Мунда ясно вытекало, что удачный дублет в сочетании с бартавеллами есть подвиг если не невозможный, то, во всяком случае, редчайший и достойный «первоклассного ружья».
Как только была установлена эта истина, мы тут же покинули Мунда, который начал было рассказывать о собственных успехах с хвастовством, напомнившим мне о тщеславии господина Арно, и спустились вниз к деревне.
В маленькой лавочке, куда уже набилось пять-шесть покупательниц, отец протянул «список» бакалейщику. Но тот, держа листок в руке, не сводил глаз с птиц.
– Глухари! – воскликнул он некоторое время спустя.
Отец вывел его из заблуждения и поведал ему о жизни и повадках бартавелл. Бакалейщик предложил взвесить их, на что отец любезно согласился. Взвешивание было произведено на глазах у собравшихся вокруг кумушек.
Вес более крупной птицы достигал 1530 граммов, другой – 1260: бакалейщик жаждал точности. Опрятненькая старушка (служанка господина кюре) посоветовала набить их «пебрдаем», перед тем как жарить на вертеле, и не сразу приближать их к раскаленным углям, а подвигать постепенно, самое меньшее в три приема. В награду за ценные советы она попросила разрешения взять одно перо из хвоста, которое таким образом было украдено с головного убора вождя пауни; все вновь прибывающие с уважением смотрели на охотника, способного на такой подвиг.
Мы оставили список бакалейщику, который взялся все приготовить.
– Надо бы еще расспросить господина Венсана, – сказал отец.
Господин Венсан служил архивариусом в префектуре и был другом дяди Жюля: он проводил каникулы здесь, в деревне, где родился.
Но на улице мы встретили почтальона, который тоже охотился в окрестностях городка Алло. Он сам нас остановил, и я очень удивился, увидев, как он принялся массировать шеи бартавелл большим и указательным пальцем.
– Между нами, – проговорил он вполголоса, – вы их поймали с помощью силков?
– Ничего подобного! – возмутился отец. – Этот дублет мне удалось сделать «королевским выстрелом».
Но почтальон был «ревнив до дичи» и все щупал шеи птиц, надеясь обнаружить перелом. Тогда отец, раздувая перья, показал ему смертельные раны, которые почтальон стал недоверчиво рассматривать. Пришлось еще уточнить калибр ружья, номер дроби, расстояние, час и место выстрела. Наконец он преодолел свою зависть.
– Сударь, – сказал он, – снимаю перед вами фуражку. Я уже два года гоняюсь за этими птицами: пять раз стрелял в них, а досталось мне всего четыре пера! Позвольте пожать вашу руку!
