Мне хотелось навечно остаться в уютном полумраке, где я никого не могла потревожить, никому не могла навредить.
Пока я плакала, на меня снизошло озарение: мне нигде нет места. И как бы я ни старалась, это не изменится. Когда я жила в работном доме, Иеремия Мор ненавидел меня больше остальных. Даже там меня не приняли. А до работного дома я была девочкой-трубочистом, и другие дети сторонились меня. И теперь это повторяется, повторяется в Эльфхельме, когда я уже поверила, что моя жизнь отныне будет полна радости и чудес. В Эльфхельме, где я надеялась обрести счастье.
Но я плакала не от жалости к себе.
Ладно, не только от жалости к себе.
Я плакала из-за того, что по моей вине у Отца Рождество прибавилось забот. Что, возможно, теперь на него ополчится весь город.
Тщетно пытаясь унять рыдания, я услышала, как кто-то зовёт меня.
– Амелия?
Я наскоро вытерла глаза и посмотрела вниз. Мэри залезла в камин и взирала на меня со вполне понятным удивлением.
– Милая, что ты там делаешь?
– Просто хотела побыть одна, – хрипло ответила я.
– Нам всем порой хочется побыть наедине со своими мыслями. Уж мне-то точно. Но я не лезу в дымоход, а иду в свою комнату и закрываю дверь.
– Мне нравятся дымоходы, – откликнулась я. – Здесь я хотя бы знаю, что делать.
– Вылезай оттуда, поешь ягод и расскажи мне, что случилось.
Я сделала, как сказала Мэри.
– Ты только посмотри на себя, – ахнула Мэри, когда я вылезла из камина. – Вся в саже и в слезах.
Я нашла своё отражение в зеркале. На щеках темнели чёрные полосы.
– Амелия, что случилось? – с неподдельной тревогой в голосе спросила Мэри.
Я подумала о первой полосе «Снежной правды». О разбитых санях. О школе. О Мастерской игрушек. О том, как меня едва не съела говорящая сосна. Подумала об Отце Водоле, который с самого начала затаил на меня злобу. Об эльфах, которые стояли в очереди за газетой и таращились на меня.
– Много чего случилось, – выдохнула я.
И рассказала обо всём, что камнем лежало у меня на душе. А когда Отец Рождество пришёл домой, Мэри пересказала всё ему.
Хотя Отец Рождество и так уже знал.
– Я видел газету, – сказал он, тяжело опускаясь в кресло-качалку. Капитан Сажа привычно запрыгнул к нему на колени и замурчал. – Отец Водоль опять взялся за старое.
– Простите меня, – пробормотала я, шмыгнув носом. – Мне не следовало оставаться в Эльфхельме. Я должна вернуться в Лондон. Отец Рождество, ты сможешь сегодня отвезти меня туда?
– Амелия, не говори глупостей! – воскликнула Мэри.
– Но мне здесь не место!
– Чепуха, – сердито фыркнул Отец Рождество.
И в этот самый миг мимо дома прошёл эльф-коротышка в бело-зелёной шляпе. Увидев меня в окно, он крикнул:
– Тебе здесь не место!
Отец Рождество кинулся к двери, распахнул её и заорал:
– Проваливай отсюда и слова свои вонючие забери, Сосулий! Это отравленным вракам Отца Водоля здесь не место!
– Прости, Отец Рождество, – отозвался Сосулий. – Но человеческая девочка задумала разрушить Эльфхельм. Так в «Снежной правде» написали, а разве будут в «Снежной правде» писать неправду? Но мы ей не позволим!
Через открытую дверь я видела, что вокруг дома Отца Рождество собираются эльфы. Мог ли этот день стать ещё хуже?..
Эльфы на пороге
Прожив год бок о бок с эльфами, я узнала, что они любят собираться толпами – и делают это при каждом удобном и неудобном случае. Если на улице стоят два эльфа, можно поспорить на тысячу золотых монет, что через минуту их будет тридцать, а через десять минут – три сотни. Толпа у дома Отца Рождество росла с каждой секундой.
– Правда в том, – сказал Отец Топо, поднявшись на порог, – что Отец Водоль снова пытается отравить нам мозги своей ложью. Кажется, мы обошлись с ним слишком мягко.
Отец Рождество вздохнул.
– Мы уволили его с поста главного редактора и отправили жить на Очень тихой улице, – напомнил он.
– И этого явно было недостаточно, – веско заметил Отец Топо. – От него всегда были одни неприятности. В тюрьме ему самое место, Отец Рождество. Вот как только узнали, что он натравил на нас троллей, так сразу и надо было бросить его за решётку.
– Ну-ну, Отец Топо, – покачал головой Отец Рождество. – В тюрьме никому не место. Мы в Эльфхельме так не поступаем с тех самых пор, как… как… как Отец Водоль запер в камере меня, когда я был ребёнком. К тому же сейчас нам не в чем его обвинить.
– А стоило бы! – с горечью отозвался Отец Топо. Его седые усы понуро повисли. – Теперь почти весь Эльфхельм читает «Снежную правду». Первый номер поступил в продажу всего пару часов назад, а газета уже стала самой популярной в городе. И то, что у «Ежеснежника» осталось каких-то семнадцать читателей, нисколько не помогает. Бедная Нуш.
– «Ежеснежник» скучный! – выкрикнул один эльф из толпы.
– И в нём никогда не пишут правду! – завопил другой.
– Верно, – поддакнул Сосулий. – Ни единого слова правды. Поэтому «Ежеснежник» такой скучный.
– В «Ежеснежнике» печатают правду и ничего, кроме правды. Во всяком случае, теперь, когда главным редактором стала Нуш, – заступился за правнучку Отец Топо.
Отец Рождество окинул взглядом разросшуюся толпу.
– Так-так, давайте-ка все успокоимся. Мы не должны верить выдумкам Отца Водоля про людей. Он годами сочиняет про них всякие небылицы. Эльфхельм не одобряет человекофобию.
– Что такое человекофобия? – послышался тоненький голос Малыша Мима. Я увидела, что он держит за руку своего прапрапрапрапрапрадедушку Отца Топо.
– Человекофобия – это беспричинный страх перед людьми, – объяснил Отец Топо, негромко, но так, чтобы ближайшие эльфы его услышали. Один из них – высокий, худощавый, слегка сутулящийся, выступил вперёд. Я сразу его узнала, и сердце застучало в груди, как испуганный барабан. Это был Кип.
– Может, этот страх вовсе не беспричинный, – сказал он.
Теперь все смотрели на него. Прочие эльфы считали Кипа немного странным. А он куда охотнее общался со своими учениками в Школе санного мастерства, чем со взрослыми собратьями.
– На самом деле, у нас есть множество причин бояться людей, – продолжил Кип.
Некоторые эльфы закивали и взволнованно зашептались.
Лицо Отца Рождество болезненно скривилось, будто он наступил на что-то острое.
– Но Кип, посмотри на меня, – сказал он. – Я ведь тоже человек.
