Я процитировала:
— «Я един со всем человечеством»?
— Совершенно верно.
— Что это? — встрепенулся Найджел.
— Джон Донн — поэт, который стал настоятелем собора Святого Павла. Это из его «Молитв». «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе». Он прав. Ведь в конечном итоге имеет значение наше место в мире.
— Да, а как же художник? — яростно запротестовал Найджел. — Он не такой, ты же знаешь. Он движим иной силой: если он не в состоянии жить, как должно жить ему, то с таким же успехом ему лучше не жить вовсе. И ничего поделать он не может. Разве не заслуживает он оправдания, если в конечном итоге его искусство того стоит?
— Цель оправдывает средства? Как принцип мастера — никогда, — возразил Саймон. — Нет, нет и нет.
Найджел выпрямился:
— Слушай, я же не имею в виду нечто ужасающее, убийство там или преступление, ну и так далее. Но если нет другого выхода…
Тут вмешалась я:
— И что же вы планируете осуществить? Похищение осла?
Он так резко обернулся, что я испугалась, что он свалится со стула. Внезапно он расхохотался, причем почти на грани истерики.
— Я? Отправиться пешком в Янину и написать о себе книгу? Я? Ни за что! Я волков боюсь!
— Здесь волки не водятся, — спокойно сказал Саймон, но посмотрел на Найджела очень внимательно.
Я поняла, что он обеспокоен.
— Тогда черепах! — Схватив бутылку, Найджел обратился ко мне: — Хотите еще узо? Нет? Саймон? Подставляй стакан. А знаете, мисс Камилла, простите, забыл вашу фамилию, здесь в горах полным-полно диких черепах. Представьте, вы одна, а она вам навстречу.
— Я убегу, — ответила я.
— Что-то случилось, Найджел? — спросил Саймон.
Я стала гадать, что сейчас будет. Найджел замер с бутылкой в руке. Он просто оцепенел. Его лицо сначала покраснело, потом побледнело. А уродливые лопатовидные пальцы стиснули бутылку так, будто он хотел ее бросить. Казалось, он вот-вот заплачет. Потом он отвел взгляд от Саймона и поставил бутылку. И сказал на удивление глухим голосом:
— Простите. Отвратительно себя веду. Я немножко набрался перед вашим приходом, вот и все.
Потом он снова повернулся ко мне быстрым угловатым движением, чем напомнил неуклюжего маленького мальчика.
— Интересно, что вы обо мне думаете? Наверное, что я псих? Дела у меня идут плоховато. Да и темперамент как у всех великих художников.
Он стыдливо улыбнулся, я послала ему ответную улыбку.
— Ничего, — сказала я, — всем великим художникам пришлось яростно бороться за призвание. Так как вы еще живы, будем надеяться, что оно придет при жизни, и я уверена, что вы его получите.
Опустившись на колени, он вытащил из-под кровати потрепанный портфель.
— Вот, — сказал он. — Я покажу вам свои рисунки. Вы ведь скажете, если они чего-то стоят? Скажете?
Он вынул из портфеля пачку рисунков.
Я произнесла слабым голосом:
— Но мое мнение значения не имеет. Я в этом ничего не смыслю.
— Держите. — Он сунул рисунок мне в руку. — Вот это имел в виду Саймон. Вот еще. — Он сел на корточки и почти с ненавистью посмотрел на Саймона. — Я буду верен самому себе, Полоний. Можешь быть уверен, буду. Даже если придется предавать всех остальных. Я не един со всем человечеством, как полагает твой друг священник. Я — это я. Найджел Барроу. И когда-нибудь ты это поймешь — ты и все остальные. Ты меня слышишь?
— Слышу, — миролюбиво отозвался Саймон. — Ну-ка, посмотрим.
Найджел протянул рисунок ему и пачку мне.
— Вот. И вот. И вот, и вот, и вот. От них, конечно, не запылает Темза, но, если дать верный толчок да прибавить чуточку везения, они достаточно хороши, чтобы я стал… Хороши?
Разглядывая рисунки у себя на коленях, я ощущала на себе взгляд Найджела.
Несмотря на необузданность и нахальство, он снова казался уязвимым, а уж в последнем вопросе самоуверенная интонация сменилась наивным и тревожным сомнением. Я страстно мечтала, чтобы рисунки оказались хорошими.
И они оказались именно такими.
Он писал уверенными, сильными и в то же время отточенными штрихами. Чистая и почти пугающая, впечатляющая точность линий. Легкие, незамысловатые наброски — вроде бы всего лишь контуры, но при этом совершенное соблюдение соотношения формы и пропорций. В его технике прослеживалось влияние изысканной размытости французских гравюр и отточенной, утонченной, но тем не менее мужественной манеры Дюрера. Были и рисунки, над которыми он потрудился основательно, — эскизы руин, выполненные проворной рукой. Часть разрушенной арки и острые, напоминающие восклицательный знак кипарисы; идеально выписанные колонны Аполлона; восхитительный рисунок трех плодов граната на ветке с блестящими поникшими листьями. На нескольких эскизах были изображены оливы — изящно искривленные стволы, чьи кроны цвели серебристой дымкой. Акварели с деревьями и цветами своей утонченностью напоминали китайскую живопись.
Подняв глаза, я встретилась с его испуганным щенячьим взглядом — воинственность испарилась, не оставив и следа.
— Боже, Найджел, они чудо как хороши! Я плохо разбираюсь в живописи, но ничего лучше я не видела вот уже много лет!
Встав со стула, я пересела на кровать и разложила рисунки вокруг себя. На одном из них были нарисованы цикламены, растущие из трещины в скале. Ему удалось превосходно подчеркнуть фактурное отличие лепестка, листа и камня. Под цикламеном из той же трещины, цепляясь за камень, торчали засохшие и покрытые пылью корни какого-то растения, которое в Греции растет повсюду. В сравнении с ним крылатые цветки цикламена выглядели свежими, нежными и стойкими.
Над моим плечом раздался голос Саймона:
— Поразительно. А этот рисунок я еще не видел.
— Естественно. Я его только сегодня нарисовал, — грубо ответил Найджел и моментально протянул к рисунку руку, будто хотел его отнять.
Но тут он, очевидно как и я, вспомнил, что говорил, будто сегодня не рисовал, и отдернул руку. Он смутился и присел на корточки.
Саймон по обыкновению не обратил на это внимания. Взяв рисунок, он стал его разглядывать.
— Ты ведь хотел его сделать в цвете? Почему же передумал?
— Поблизости не было воды.
Забрав рисунок, Найджел засунул его в портфель.
Я быстро спросила:
— А портреты можно посмотреть?
— Разумеется. Смотрите, вот мой хлеб с маслом.
В его голосе звучала странная интонация, и Саймон снова бросил на него быстрый взгляд.
Портретов, выполненных совершенно в другой манере, было много.
В своем роде их можно было назвать эффектными — несмотря на жирность, яркость и чрезмерную подчеркнутость линий, композиция была на редкость прекрасной. Но присущая ему блестящая манера исполнения стала прилизанной; успешно сочетав несколько шаблонных приемов, он создал определенный штамп рисунка. Хотя и оригиналы портретов могли вполне сойти за шаблон. Правда, Найджел специально искал для своих портретов определенные типажи, но если на одних были изображены живые люди, то другие представляли собой, так сказать, абстракции общеизвестных «эллинических типажей», списанных со статуй, ваз и взятых просто из воображения.
