Но тут хозяин стремительно подтащил ко мне тряпичную штуковину устрашающе оранжевого цвета — свой лучший стул, — и я не успела разглядеть все рисунки.
— Прошу вас, мисс… э?.. Лучше ничего не могу предложить, но он чистый.
Поблагодарив его, я села. Саймон примостился на широком подоконнике, свесив ногу. Найджел, все так же смущаясь, стал суетливо и неистово копаться в бутылках, стоящих на полу близ раковины. Ему довольно быстро удалось выудить два стакана и огромную бутылку с узо.
— Вам это нравится? — обеспокоенно спросил он. — Отличный напиток.
Он выглядел так трогательно, что я ему наврала.
— Нравится, — ответила я и стала покорно ждать, когда он нальет мне изрядную порцию узо в стакан.
— Воды долить?
Узо — это греческий абсент, настоянный на анисовом семени и обладающий мягким и (на мой взгляд) отвратительным вкусом. В чистом виде, как я понимаю, его пить невозможно. Однако если добавляешь в него воды, дабы сделать его более приемлемым, его становится слишком много.
Но я храбро ответила:
— Да, пожалуйста.
Найджел достал из-под раковины графин. И снова меня поразили его движения — настоящая пародия на Нико. Быстрые, резкие, угловатые, но если Нико обладал грацией обороняющегося кота, то Найджел казался неуклюжим и каким-то несобранным. Я подивилась тому, что художник может быть неуклюжим. А когда он стал доливать воду мне в стакан, я заметила, что у него дрожит рука. Это еще больше меня удивило.
Жидкость помутнела, сгустилась и начала сильно напоминать хинин.
Я сказала:
— Довольно. Спасибо, — и улыбнулась Найджелу.
Он уставился на меня с видом перепуганного щенка, отчего казался еще моложе. Я решила, что ему года двадцать три, но из-за бороды он выглядел на девятнадцать. Храбро улыбнувшись, я подняла стакан.
— Ваше здоровье, кирие Найджел, — произнесла я. — Простите, не знаю вашей фамилии.
— Можно просто Найджел, — беспомощно ответил он, но мои слова ему явно понравились.
Осторожно глотая узо, я поймала на себе взгляд Саймона и поняла, что он прекрасно знает, каково мое мнение об этом напитке. Сердито посмотрев на него, я сделала еще один глоток, и мне снова пришло в голову, что кирие Саймон Лестер чертовски много замечает. Дрожь охватила меня, когда узо добралось до желудка. А затем я с изумлением увидела, что Найджел, наполнив стакан Саймона на две трети, налил себе чистого узо, поднес стакан к губам, выпалил: «Ваше здоровье» — и осушил его одним глотком.
— Ура, друг, — ответствовал Саймон. — Хорошо провел день?
Найджел, слегка поперхнувшись, выдавил:
— Да. Спасибо. Очень.
— Где был?
Молодой человек неопределенно махнул рукой и чуть не скинул бутылку со стола. Я пожалела, что ему это не удалось.
— Наверху.
— В городе?
— Нет. В горах.
— Снова на Парнасе? Выслеживал пастухов на старой дороге? Представляешь, — Саймон обратился ко мне, — Найджел подписал контракт на «эллинические типажи» — портреты крестьян, старух, пастушков и тому подобное. Он уже сделал несколько портретов размытой тушью — просто заглядение.
Найджел внезапно сказал:
— Поразительно. Такое даже представить невозможно. Мальчишка в лохмотьях пасет коз, начинаешь делать с него портрет и вдруг сознаешь, что не раз видел это лицо в музеях. На прошлой неделе я встретил в Амфиссе девушку чисто минойского типа, даже прическа та же. И получается, что, как бы ты ни старался, все выходит рисунок с греческой вазы.
Я засмеялась:
— Я вас понимаю. Как раз сегодня я познакомилась с одним Зевсом, с одним крайне испорченным Эротом и парой дюжин разных сатиров.
— Стефанос и Нико? — уточнил Саймон.
Я кивнула.
— Надо познакомить их с Найджелом.
Художник поинтересовался:
— А кто это?
— Стефанос — пастух из Араховы. Выглядит, будто вышел прямо из поэм Гомера. А Нико — его внук. Красив — этакий американо-греческий стиль. Но для портретов лучше и не найти.
Я поняла, что Саймон ничего не рассказывал Найджелу ни о Майкле, ни о своей миссии. Не упомянул он об этом и теперь. Вместо этого сказал:
— Ты вполне можешь с ними встретиться. Стефаноса можно увидеть между Дельфами и Араховой, как раз недалеко от той тропы, где я тебя вчера встретил. Сегодня ты туда ходил? Далеко зашел?
— Очень. — Найджел растерянно огляделся, будто снова смутился, и быстро добавил: — Город и долина надоели. Ну и захотелось погулять. Поднялся к Сияющим, потом вверх по тропе, а потом… я просто шел себе и шел. Жарко было, но наверху дул ветер.
— Не работал сегодня?
Невинный, казалось бы, вопрос, но на лице художника сквозь грубый загар проступила краска. От этого почудилось, будто он что-то скрывает, но я решила, что это всего лишь застенчивость. Он быстро ответил:
— Нет, — и уткнулся в стакан.
Я спросила:
— Даже панов со свирелями? На Парнасе? Да не может быть, Найджел!
Он усмехнулся:
— Увы, нет.
— И боги отсутствовали? — продолжала я, вспомнив залитый звездным светом храм.
Тут он окончательно смутился. И ответил почти грубо:
— Нет! Я же говорю, что нет! Просто гулял. Как бы то ни было, эти портреты — сплошная скука. Они лишь за-ради хлеба с маслом. Вам они не понравятся.
— Но мне очень хочется посмотреть ваши рисунки, если это, конечно, удобно. Саймон говорил, что они очень хороши…
Найджел перебил меня так быстро и с такой яростью, что создалось впечатление, будто этот разговор его раздражает.
— Очень хороши? Чушь он говорит, Саймон. Вовсе они не хороши. Просто я люблю рисовать, вот и все.
— Некоторые и впрямь изумительные, — спокойно сказал Саймон.
Найджел ухмыльнулся:
— Это те, которые чопорные? Которые сладенькие, наподобие водянистого Рёскина?
[20] Ты читал в воскресных газетах отзывы критиков? Они ничего не стоят, и тебе это известно.
— Это первоклассная работа, и тебе это известно. Если бы ты захотел…
— О господи, если, если, если, — грубо сказал Найджел и с грохотом поставил стакан на стол. — Ты прекрасно знаешь, что они ничего не стоят.
— Но это то, чем ты хочешь заниматься, и это твоя собственная манера, и суть как раз в этом, разве нет? По ним видно, что это «Найджел Барлоу», и они, что еще важнее, неординарны.
— Они ничего не стоят, — настойчиво повторил Найджел.
