Саймон засмеялся:
— И огоньки, и голоса на Парнасе?
Стефанос стал объяснять:
— Если человек оказывается на Парнасе после захода солнца, он может встретиться с необъяснимым. Там до сих пор бродят боги, и человек, который ведет себя неосторожно в их стране, — глупец. — Сердитый взгляд на внука. — Каких же глупостей ты нахватался в Афинах! И эта отвратительная рубашка!
Нико выпрямился.
— Нет! — обиженно запротестовал он. — Она американская!
Старик возмущенно фыркнул, и Саймон усмехнулся:
— Помощь Греции?
Старик издал хриплый смешок.
— Он неплохой мальчик, кирие, хотя Афины его и испортили. Но теперь он приезжает домой работать, и я сделаю из него мужчину. Угости кирие Саймона еще вином, — это уже жене, которая быстро схватила кувшин.
— Спасибо, — поблагодарил Саймон и добавил совершенно другим тоном: — Это правда, что этот человек, Драгоумис, спрашивал обо мне?
— Правда. Узнав, что ты приезжаешь, он задавал много вопросов: когда ты приезжаешь, на какое время, что ты собираешься делать, все в таком роде. — Стефанос мрачно улыбнулся. — Я-то не очень разговаривал с ним.
— Но почему? Почему его это интересует? Вы не считаете, что он имеет какое-то отношение к гибели Майкла?
— К этому он не имеет отношения. Это мы выяснили после войны, еще до его возвращения. Иначе бы он не осмелился вернуться, — сказал Стефанос. — И он ничего не знает. Как-то раз — год, нет, полтора года назад — он спросил меня, как все это произошло и где был убит Майкл. Ему было стыдно, и о Майкле он отзывался хорошо, но я не обсуждаю своих сыновей с кем попало и отказался говорить на эту тему. А больше всей правды никто не знал, только священник в Дельфах — он уже умер — и мой брат Алкис, погибший во время войны.
— Теперь и я знаю.
— Теперь и ты знаешь. Я отведу тебя туда завтра и покажу это место. Ты имеешь на это право.
Он задумчиво посмотрел на Саймона из-под седых бровей и сказал медленно, совсем не к месту:
— Мне кажется, кирие Саймон, что ты очень похож на Майкла. Ну а Нико… Нико еще глупее, чем я предполагал.
Глава 7
И тишина. Ни голоса, ни звука.
Молчат оракулы, дарившие обман.
И Аполлон, стреляющий из лука,
Уж не причислен более к богам.
Джон Мильтон.
Рождественский гимн
На обратном пути в Дельфы Саймон молчал, и я тихо сидела рядом с ним, гадая, что же было сказано во время этого мрачного и столь необычного разговора. Все, что произносил экзотический, будто сошедший со страниц поэм Гомера Стефанос, звучало неординарно. Свойственная же Нико природная смекалка казалась просто прелестной и совершенно греческой — в сочетании с дешевой американской амуницией его живой характер вызывал в памяти черно-красную роспись античных ваз.
Наконец мы подъехали к Дельфам. Нависшие куполом над дорогой деревья закрывали звездный свет. Саймон замедлил ход, свернул в сторону и остановился у широкого изгиба скалы. Он выключил двигатель. И в то же мгновение шум воды заполонил все вокруг. Саймон погасил фары, и темные деревья подступили ближе. Воздух веял прохладой и острым запахом пиний — громадные на фоне звездного неба, они громоздились рядами вверх по расщелине, по которой струилась вода. Кромешной тьмой вздымались горы за деревьями. Сияющие больше не сияли — лишь каменные шпили и башни да сплошной мрак.
Саймон вытащил сигареты и предложил закурить мне.
— Ты хоть что-нибудь поняла?
— Только то, что вы разговаривали о Майкле и о предводителе ЭЛАС Ангелосе. — Я улыбнулась. — Теперь мне понятно, почему ты был не против того, чтобы я присутствовала при обсуждении твоих личных дел.
Он резко сказал:
— Они приняли неожиданный оборот.
Я ждала.
— Хочешь послушать?
— Естественно.
И, покуривая, он дал мне подробный отчет о том, что говорилось в доме пастуха. Мое визуальное впечатление от недавно виденной сцены было настолько живо, что я без труда смогла наложить свою картинку на его рассказ и понять, какому тексту соответствовали те или иные жесты.
Когда он умолк, я не произнесла ни слова — по вполне понятным причинам я не знала, что сказать. Инстинкт, побудивший меня остановиться у подножия лестницы, не подвел: такая вода слишком глубока. Если я и раньше чувствовала себя неуверенно — тряслась от страха при инциденте с машиной, — так представляете, какие чувства обуревали меня в данный момент. Кто я такая, чтобы его утешать или хотя бы как-то комментировать гибель его брата? И несмотря на то что убийство произошло четырнадцать лет назад, само это слово наводило ужас, не говоря уже о том, что Саймон только что узнал о содеянном и временной пробел не имел сейчас никакого значения. Я еще слишком плохо знала Саймона, чтобы найти необходимые слова. Вот и молчала.
Да он и сам не выказал своего отношения к этому разговору — просто пересказал его мне привычным для меня ровным голосом. Я ждала, не упомянет ли он о письме Майкла или о «находке», про которую Саймон сказал, что знает о ней. Но он молчал. Лишь выбросил окурок в пыль, а с ним, казалось, и всю эту историю, так как тут же заговорил на другую тему и с другой интонацией:
— Хочешь, покажу тебе руины? Ты там еще не была, и тебе будет интересно увидеть их впервые при свете звезд. Или ты жаждешь побродить там в одиночестве?
— Нет. Я буду очень благодарна тебе.
Мы стали подниматься вверх по крутой тропинке, ведущей между сосен.
К этому времени глаза мои привыкли к темноте, и дорогу я видела отчетливо. Перешагнув через узкий ручей, мы ступили на мягкую от сосновых иголок тропинку.
Через некоторое время мы выбрались из-под темных деревьев и оказались на открытом пространстве. Путь преграждали валуны, на полуразрушенные стены падал тусклый свет звезд.
— Римская рыночная площадь, — пояснил Саймон. — Тут стояла куча магазинчиков. По дельфийским понятиям это место не представляет ценности, так как слишком современно, поэтому пройдем его побыстрее… Вот мы и пришли. Это вход на территорию храма. Подъем крутой, но к самому храму ведет между зданиями широкий ровный проход. Тебе все видно?
— Да. Какое поразительное зрелище, да еще при свете звезд, правда?
Смутно различимая мощеная дорога вилась зигзагами между полуразрушенными зданиями сокровищниц и святынь. В полумраке территория храма казалась громадной. Со всех сторон — от горных склонов, от сосен у дороги, отовсюду, насколько хватал глаз, — маячили обвалившиеся стены, призрачные колонны, лестницы, пьедесталы и алтари античного святилища. Медленно ступали мы по Священной дороге. Вот маленькое дорическое здание, где хранились афинские ценности; а это мрачный камень, с которого сивилла предсказывала троянскую войну; стройные колонны Афинской галереи; знаменитый алтарь… и наконец сам храм с голым щербатым полом, наполовину опирающийся на горный склон, поддерживаемый в пространстве мощными стенами и окаймленный шестью большими колоннами, которые даже во мраке четко вырисовывались на фоне звездного неба.
