— Что? — Николас почему-то смутился. — Ах да, я написал ему, чтобы он одолжил мне свою книгу. У меня ее нет. Понимаешь, Грант кое-что сказал, что удивило меня, — странные, ошибочные и путаные фразы, которые походили на полузабытые цитаты из Фрэзера и из более старых книг, послуживших Фрэзеру источником. И когда я увидел, что некоторые детали у Фрэзера походят на майское жертвоприношение Хизер Макри…
— Майское?
— Тринадцатое мая — это первое мая в соответствии со старым календарем. Как видишь, опять древность. Пусть даже причудливо, безумно, но все сходилось, вот я и показал книгу инспектору Маккензи.
— Что? — воскликнула я. — Когда это было?
— На прошлой неделе.
— Значит, он знал, что книга твоя!
— Разумеется.
— Тогда почему… — Я отчетливо вспомнила добрый, жалостливый взгляд инспектора. — И он никогда не подозревал тебя?
— Вероятно, сначала подозревал; даже после того, как я показал ему «Золотую ветвь», он продолжал меня подозревать, меня и Хьюберта Хэя, поскольку мы оба, как и Грант, интересовались местным фольклором. Но у Хэя было алиби на время убийства Мэрион — он был с тобой, в то время как я, если не принимать во внимание, что я могу нахально пойти на обман и даже двойной обман, оправдал себя тем, что предоставил полиции улику. Оставался Грант.
— Тогда почему, — повторила я, — инспектор был так… так добр ко мне и относился с такой жалостью? Он твердил о долге и…
— И ты решила, что таким образом он предупреждает тебя, что виновен я? Почему ты пришла к выводу, что, говоря о долге, он имел в виду меня, Джанетта?
Раздалось резкое хлопанье крыльев, и жаворонок смолк. Сложив крылья, он темным комком упал в вереск. Я глупо спросила:
— Неужели он думал, что я видела у костра Родерика?
— Ну да. Он думал, что тебе нравится Родерик. Боюсь, в этом моя вина. Я ему это сказал… у меня было мало оснований так думать, но я видел, что он, хотя и по-своему, явно заинтересовался тобой.
Я была ошеломлена:
— Ты сказал инспектору, что я влюблена в Родерика Гранта?
— Да, что-то в этом роде. Прости меня, Джанетта. Я вел себя как собака на сене. Понимаешь, когда ревнуешь, чего только себе не представляешь.
Я промолчала. Через минуту он продолжал:
— Инспектору пришлось полагаться на мои слова, и, когда ему показалось, что ты покрываешь Гранта, он решил, что ты сама его подозреваешь, но не хочешь выдавать.
— Это просто чушь! Я никогда не была в него влюблена! Он нравился мне, да. Он казался мне очаровательным, но чтобы влюбиться! — негодовала я. — Поразительная чушь!
— Почему? — спросил Николас нежным, словно взбитые сливки, голосом.
— Почему? Потому что…
Тут я замолчала, прикусив язык. Я почувствовала, как краска заливает мое лицо, и украдкой взглянула на него. Его глаза, прищуренные от дыма сигареты, мечтательно, почти отсутствующе были устремлены на длинную переливчатую бахрому тумана, лежащего у берега моря. Но в уголках его губ таилась улыбка. Я поспешно спросила:
— А когда инспектор окончательно сосредоточился на Родерике? Наверняка он подозревал и других обитателей гостиницы?
— Естественно. Всех мужчин, проявляющих непрофессиональный интерес к фольклору: Брейна, Корригана, Персимона, Бигла. Но не забудь, убийство Мэрион резко сузило круг подозреваемых, так как стало ясно, что убийца должен быть еще и опытным альпинистом. А вскоре единственный альпинист — бедняга Бигл — был тоже убит.
— Таким образом, снова оставался Родерик.
— Совершенно верно. Когда инспектор приехал вчера утром, он обнаружил, что Родерик, как говорится, лидирует, а все остальные сошли с дистанции, но у него не было улик. Потом ты нашла Роберту, и у инспектора появился свидетель против него, но Маккензи не рискнул ждать момента, когда она будет в состоянии говорить. Он снова позвонил в Лондон, чтобы получить любую информацию о Гранте. Он был готов предъявить ему обвинение, как только узнает что-нибудь уличающее его. Но никакой информации он не получил.
— А то, что его бабушка сошла с ума? Разве этого не достаточно?
— Это еще не все, — печально произнес Николас. — Два года назад в сумасшедшем доме умер и его отец.
— О господи, — выдохнула я.
— Вполне достаточно, — мрачно заключил Николас, — чтобы оправдать его арест… чтобы на время вывести его из строя до выздоровления Роберты. Но было слишком поздно. Этот проклятый туман упал, словно завеса, и Грант, ускользнув от Нейла, бросился искать тебя. — Каким-то образом его рука оказалась у меня на плечах. — Чертов псих, — сердито сказал он, коснувшись губами моих волос.
— Если бы не туман, Дугал бы меня отстоял, — стала оправдываться я. — Послушай, Николас…
— Да?
— Дугал… у него был нож. Я его видела. Он… после того как вы поймали Родерика… он не поранил его?
Николас прижал меня к себе, словно желая защитить, и печально ответил:
— Нет. Он явился с огнем и мечом и с жаждой мести, бедняга, но, увидев Гранта, заткнулся.
— Почему?
— Грант сник. Сначала, когда я поймал его, он дрался, как дикий кот, но когда рядом возник Дугал, он понял, что надежды не осталось, и тут из него словно выпустили воздух. Словно сломали. Он стал вдруг совершенно беспомощным и спокойным и… я даже не могу описать. Неприятное зрелище. Он изменился в одно мгновение.
— Он и со мной себя так же вел.
— Да? Тогда ты понимаешь, как трудно это описать. Только я ударил его в челюсть, как он вдруг заулыбался, словно дитя, и стал вытирать с лица кровь.
— Не думай об этом, Николас. Он даже не помнит, как ты ударил его.
— Наверное, ты права. Он просто улыбался нам. И тогда Дугал убрал нож, взял его за руку и сказал: «Пойдем, малыш. Тебе лучше выбраться из тумана…» И он пошел такой счастливый… — Николас бросил сигарету. — Ну а потом, когда его увели в туман, я услышал, как он поет.
— Поет? — уставилась я на него.
— Мурлычет что-то про себя. — Николас встретился со мной взглядом. — «О, мечтать! Проснуться, устремиться в эту даль без края, без границы…» — Он опустил глаза. — Бедный придурок. Бедный сумасшедший придурок…
Я тихо сказала:
— Его нельзя вешать, Николас.
— Нельзя.
Потушив сигарету о камень, он отшвырнул ее в сторону, словно этим жестом был в состоянии уничтожить, стереть из своей памяти эту неприятную сцену. Потом он снова повернулся ко мне, и его голос резко изменился.
— Ты ведь видела меня с Маршей Малинг?
— Да.
— Я слышал, как ты шла мимо, когда она… когда мы целовались.
— Ты слышал? Но я шла совсем бесшумно.
