В конце коридора мы свернули направо в большую комната с закрашенным окном и жёлто-коричневой плиткой на стенах. Дальше виднелась душевая, где торчали из стены три огромных зонтика.
— Раздевайся полностью, — потребовал кривоносый.
Холодная вода била сильно, пропалывая кожу грядками. Прямоугольный брусок мыла почти не мылился.
Конвоир стоял в проеме.
— Что ты как маленький? Возьми в руку и намыль как следует. Волосы. Волосы тщательно. Рот прополощи. Ну возьми ты его и мыль, — он стиснул кулак, показывая, как держать мыло. В его руку вошло бы два таких куска.
— Стеснятся тут не надо, — ворчал он.
Долго, холодно и унизительно.
Когда я вернулся в предбанник, меня уже колотило. Одежды не было. Я стоял на кафеле и чего-то ждал. Скоро приоткрылась дверь, подуло по ногам, и заглянул кудрявый напарник.
— Ну нету там такой, — сказал он.
— Неси что есть, — огрызнулся старший.
Мне выдали грязно-зеленые и очень теплые брюки, вроде галифе, короткую камуфляжную куртку с узкими рукавами и затоптанные кроссовки, от которых пахнуло цементом и чужими ногами.
Конвоир шёл впереди. Я старался идти след в след. Кроссовки всё время слетали.
На КПП меня снова посадили на диван. Охранники переговаривались вполголоса. Время тянулось медленно. Скоро вошёл треугольный начальник смены, сел напротив меня на стул и сказал:
— Паспортные данные свои помнишь? Телефон есть?
— Да.
— Запиши, — сказал он через плечо женщине. Я продиктовал.
Он сунул мне какой-то листок. Я молча подписал.
— Да… — протянул он. — Организовал ты проблем и нам, и себе.
Женщина вышла на улицу. Мы остались вдвоём.
От долгого сидения я провалился в диван, и галифе натянулись так, что походили на шорты. Руки мои стали фиолетовыми. Я глядел вниз. В зубах дощатого пола застряли обрывки бумаги.
— Ну, рассказывай, как тебя сюда занесло.
— Я уже говорил. Меня привезли на микроавтобусе. Я бы сам не полез.
— Так не просто же так, наверное, привезли. Ты говори, говори.
Я честно рассказал начальнику о работе журналистом, поездке к Анне Коростелевой, своём интересе к Филино и тамошним проблемам.
— Потом ездил вокруг Филино и наткнулся на ваш забор, ну интересно стало, что там. Подумал, может быть, это как-то связано с Филино. Стал интересоваться. Но сюда я не залезал, повторяю.
Начальник слушал внимательно. Время от времени его взгляд шарил по мне и упирался то в лицо, то в руки, то на сбитые кроссовки — так ножом проверяют готовность вареной картошки.
— Журналисты, народ безголовый, — проворчал он. — Никак мы с Филино не связаны. Только людей накручиваете. Режимный объект это. В вашей журналисткой школе не объясняют, про что можно писать, а про что нельзя?
— Откуда я знал, что он режимный?
— Ну-ну. Ты из меня идиота-то не делай, Максим Леонидович. Всё ты прекрасно знал. А не знал — дурак совсем значит. Глупость, понимаешь, это не оправдание. Это отягчающее обстоятельство. На статью ты себе заработал, — он хлопнул рукой по бумаге.
— Я сюда не проникал, — мрачно повторил я. — Меня в автобус запихали, привезли и высадили. Что мне было делать? Я пошёл обратно, тут ваши. Мог бы уйти незаметно — ушёл бы.
— Отсюда незаметно не уйдёшь. Тут камеры везде. Ты у нас в тысяче ракурсов запечатлён. Так что к суду будешь в полной боеготовности, со всеми уликами и доказательствами.
— Если это всё так секретно… Вы с капитана своего спросите. Я не напрашивался.
— С этого капитана спрашивать, знаешь, себе дороже, — ответил начальник, гладя свой треугольный подбородок. — А ты, наверное, настырный очень. Поди запросы его начальству отправлял, грозил ему, а? Ну вот он и решил дать тебе зелёный свет. А зелёный свет — это худшая форма несвободы.
Я опешил. «Зелёный свет — худшая форма несвободы». Это слова моего отца.
— Почему вы так сказали?
— А ты не согласен? Теперь про комбинат не заикайся нигде. Надоели, честное слово. Знаешь, сколько вас таких тут бродит? То за колючку полезут, то в ворота стучат. У нас же был тут случай, вот… — он порылся в документах и протянул мне несколько листов. — Какой-то недоумок тоже залез на территорию.
Я взял чёрно-белые распечатки с камеры видеонаблюдения. На первом с высоты пятиэтажного дома были видны тёмные курганы «Зари» и маленькая фигура. На одном из снимков человек была запечатлен крупным планом. Я вгляделся.
— И что? — спросил я, с удивлением разглядывая лицо на снимке.
— Ну что-что. Заметили его, выслали наряд. Те его не нашли, обнаружили лишь следы к пруду, ну, думали, утонул. Стали спасателей вызывать. У нас же тут сложно всё. Кого попало не проведёшь. Пока то да сё, приехали, ныряли, ныряли — так и не нашли. Даже личность не установлена.
— Я не понимаю намека. Это же я на снимках. Они же сейчас сделаны.
Человек на снимке действительно был похож на меня.
— Чего? — начальник вытащил из кармана очки и надел на кончик носа. — Где тут ты-то?
— Ну моё лицо, — я протянул ему снимок крупным планом.
— Да где твоё-то? — отмахнулся он. — Это не сейчас было. Я к тому, что идиоты всякие лезут, а потом мрут, как мухи. Сталкеры хреновы. Ни подготовки, ни оборудования, ни соображения.
Начальник ещё раз вгляделся в снимки.
— А вообще, знаешь, на тебя чем-то похож. Так, может, это ты воскрес? — он устало рассмеялся. — Вылез из пруда?
Лист изогнулся в руке начальника, и мне показалось, будто лицо на снимке изогнулось в улыбке.
— В общем, вам-то это веселье да приключения… — он расправил лист и вгляделся в него снова. — Знаешь, как говорят: уголовный кодекс России — мир желаний, мир возможностей.
Некоторое время он изучал снимок, поворачивая его под разными углами, словно читал кривые надписи.
— Но вообще похож. Да… Если это ты воскрес, то знаешь… Я тогда совсем не знаю. Сначала он не хотел, чтобы его смерть объясняли, — он ударил пальцами по лицу на снимке. — А теперь он не хочет, чтобы объясняли его воскрешение. Ладно, разберутся. Пошли.
Мы встали.
— Почему вы так сказали: «он не хотел, чтобы его смерть объясняли»?
— Потому что не объяснили.
— Так отец мой говорил.
Начальник пожал плечами, толкая передо мной дверь. Мы вышли из помещения и направились к санблоку, возле которого стоял микроавтобус.
— Мне надо какие-то меры принять дома? — спросил я тусклым голосом. — Я имею в виду радиацию.
Начальник фыркнул:
