— Тебе чё, блин, не полегчало что ли?
— Вы сказали, что в иле обнаружили целый букет изотопов. Значит, есть что-то ещё.
Скрипка вздохнул и выстрелил окурком в сторону склона, за которым вращался прожектор экскаватора. Машина издавала визгливый звук.
Он протянул мне ледяную ладонь. Я сжал её, но капитан сжал ещё крепче.
— Да нормальный ты журналист, Грязин, — сказал он негромко. — Только не разбираешься ни в чём. Ты отдохни, ладно?
— Я уже не журналист, — ответил я.
— Тем более.
Скрипка быстро зашагал в сторону и скрылся в снежной пелене.
Я вдруг почувствовал, что сильно замерз. Горло жгло от морозного ветра.
— Поехали, — поторопил меня Братерский.
* * *
Дома я был в полтретьего ночи. Я так сильно старался не шуметь, что уронил швабру.
Я вскипятил чайник и налил рюмку коньяка. Коньяк обжёг горло хуже мороза, и меня задушил приступ кашля, который я изо всех сил сдерживал, отчего звук получался особенно резким.
Чай казался безвкусным и пах тряпкой. Меня снова знобило. Я принялся раздеваться, запихивая одежду в большой пакет. Утром выброшу, чтобы не думалось.
На пороге кухни появилась Оля. Она щурилась от света и куталась в халат.
— Разбудил? — спросил я. — Спи.
— Не спится.
Я подошёл к ней и взял за плечи, но обнимать не стал — чертова паранойя требовала сначала смыть с себя грязь «Зари».
— Ты ложись, я сполоснусь и приду.
Оля бесшумно ушла.
Сон забрал меня почти мгновенно, и я даже пожалел, что состояние было недолгим; состояние покоя и безмятежности, когда я забрался под оделяло, нащупал там теплое, нагретое Олей место, подвинул её чуть-чуть, чтобы теплое пятно стало пошире, и стал думать о Скрипке и РИТЭГах; мысли эти были приятными и чуть-чуть жуткими, как рассказанная у костра история.
Я проснулся с предчувствием, что должен заболеть, но горло было спокойным и нос дышал ровно. За завтраком Оля выглядела измученной. Она торопливо собиралась и несколько раз шуганула Ваську, который не желал хлебать залитые молоком хлопья. Оля бросила их в нагретое вспененное молоко, и они плавали на поверхности. По Васькиному разумению нужно было сначала насыпать хлопья, а потом залить молоком, причём непременно прохладным.
Когда Васька обиженно убежал собирать рюкзачок, с которым ходил в детский сад, Оля села напротив меня.
— Ты только не обижайся, — сказала она, взяв меня за руку; точнее, отодрав мою руку от чашки какао, которая приятно грела ладонь.
Я посмотрел вопросительно. Должно быть, Оля хотела, чтобы со стороны мы выглядели как актёры сериала.
— Мне кажется, тебе нужна помощь, — сказал она.
Тёмные глаза считывали мою реакцию. Мне стало не по себе.
— Какого рода помощь? — спросил я.
— Медицинскую.
— Да нет, — рассмеялся я. — Вроде обошлось. Даже нос дышит…
— Я о другом. Тебе нужна… психологическая поддержка.
— Какая поддержка? Родители твои что ли придут? Семейный ужин будем делать?
— Ну не паясничай. Я понимаю, что это непросто признать, но тебе нужна квалифицированная психологическая помощь, понимаешь?
— Не понимаю. Хочешь меня к психоаналитику записать?
— Смотри, — оживилась Оля. — Есть очень хорошее заведение, я уже узнала, мне несколько человек именно его рекомендовали. Это как санаторий прямо в городской черте, на улице Салтыкова. Это очень хорошее заведение, где помогают людям в сложных жизненных ситуациях.
— Это психушка что ли?
— Ну нет, это не психушка, как ты её представляешь. Там никаких смирительных рубашек, никаких сильнодействующих лекарств. Это просто медицинский центр, где работают разные врачи, которые помогают людям очень быстро прийти в себя.
— Ты серьезно сейчас?
Я отдернул руку, выплеснул в раковину остатки какао и принялся мыть чашку.
— Макс, тебе надо самому разобраться. Мне иногда просто страшно…
— От чего? — я развернулся. Брызги из раковины мочили мне спину.
— Ты всё лето носишься с какими-то идеями, то ты ревнуешь, то ты в депрессии, потом публикуешь непонятные статьи, какая-то баба к тебе приезжает, ты сбегаешь в это Филино, исчезаешь по ночам, потом эти ужасные мысли про мёртвого ребёнка… Я знаю, ты творческий человек, может быть, просто у тебя такой период. Почему ты не хочешь проконсультироваться?..
— Я, может, и странно себя веду, но я был прав. Это подтвердилось. Я вообще удивляюсь, как ты можешь такое предлагать. Я выйду оттуда обколотый, невменяемый, со справкой о недееспособности. И что потом? Хочешь развестись со мной?
— Нет! — горячо заверила она. — Но ты меня пугаешь. Ты и себя пугаешь. Ну признай, что происходящее ненормально.
— Но это не повод сразу в психушку.
— Это не психушка. Это центр психологической поддержки. Там многим помогают. Ну это не нормально — иметь воображаемых друзей и делать то, что они тебе советуют.
— Это кого ты имеешь в виду? Братерского что ли? Да его весь город знает.
— Весь город знает. А ты его хоть раз в жизни встречал? Может быть, тебе казалось, что ты его встречал?
— Оля, ты чего? Конечно, я его встречал. Мы хорошие знакомые. Мы в его кабинете на днях сидели с замначальника ФСБ и депутатом этим, Христовым.
— Я в этом сомневаюсь.
Оля вышла из комнаты, оставив меня с горой посуды.
Нет, это она серьезно? Фотографию ей что ли принести? Или показать капсулу с радием, которая так и болталась в кармане моей осенней куртки?
* * *
Я долго решался. Пару раз я спускался на кухню пить чай, но на кухне было слишком светло для важных звонков. Я поднимался наверх в спальню, но это была наша с Олей частная территория, которую не стоило тревожить подобными разговорами. В конце концов я забрался на чердак и, сидя в старом кресле, набрал номер Алика.
Он ответил не сразу, а когда ответил, я не узнал его голос. Голос был далёким, словно человек находился в шумном месте или держал трубку очень далеко от головы. Голос был спокойным и вопросительным.
Бывший шеф, похоже, стёр мой телефон. Мне пришлось называть себя.
— Ну ясно, — ответил он, когда понял, кто ему звонит.
— Алик, давай я тебе как есть скажу: мне нужно кое-что передать Алисе. Кое-что о её дяде Халтурине. Ей нужно это знать. Если хочешь, я перешлю тебе письмо, а ты отдашь ей. Там ничего особенного, но она интересовалась…
— Я не знаю, где Алиса, — ответил Алик и сбросил вызов.
