— Жёлтая заря, — думал я безразлично. — Всё-таки зори здесь действительно жёлтые. Пастух не врал.
Стало светло, и я увидел отца, который стоял по щиколотку в воде и готовился забросить удочку. Он думал, что наступило утро. Я не мешал.
— Если ты хочешь вместить все радости мира, ты должен вместить все его печали, — услышал я голос.
Занимался жаркий день.
Радости и печали входили в меня свободно, как проникают в густоту водорослей мелкие рыбы. Я видел шевеление этих рыб на дне. Озеро стало таким прозрачным, будто вода была лишь тонкой плёнкой на его поверхности. Я видел всё до самого дна. Но мне нужно было смотреть ещё дальше.
Я полностью растворился в жёлтом свете зари. Свет этот был не ядовитым канареечным крылом и не слизью лимонного варенья. Это был пушистый на ощупь бледно-жёлтый, чуть-чуть кислый на вкус, но всё же приятный и волокнистый цвет равновесия. Я не мог понять, стою я на нём или лежу; к конце концов, мне стало удобнее думать, что я раскинулся на всю его ширину, подставив лицо, если оно существовало, жёлтому солнцу.
Я был вывернут наизнанку, подобно кукольному домику, у которого от сильного изгиба сломалась крыша и комнаты выворотило наружу. Я был домом, которому сделали харакири. Лабиринты коридоров вскрылись, как подлёдная река, и обнажили свой обман.
Зачем всё усложнять? Мы берём песчинку и заматываем её таким количеством метафизического тряпья, что она становится нашей огромной, непознанной Вселенной, мохнатой, тугой, пугающей Вселенной заблуждений и легенд. Но внутри она остаётся всё той же песчинкой, начальной и конечной точкой всего, неделимой и совершенно прозрачной.
Пределы всегда одинаковы: можно идти вверх или вниз, но если идти достаточно долго, придёшь в ту же самую точку.
— Можно идти вовне, а можно идти вовнутрь, — подтвердил голос Чаудхари.
— Меня учили, что мир вовне первичен, — лениво думал я, вспоминая учителя истории, который считал слово «субъективный» чем-то вроде ругательства.
— Есть такая глубина, — ответил Чаудхари, — где нет никакой разницы. Можно идти вовне, а можно идти вовнутрь.
Я оглянулся. Чаудхари нигде не было, хотя его голос ещё некоторое время плавал рядом со мной, как яичный желток.
Глубина была подо мной. Я смотрел на воду, но свет в её толще угас, и глубина стала непроницаемой. С пирса, на котором я стоял, невозможно было понять, далеко ли до дна; судя по деревянным столбам, глубина не превышала трёх метров. Я снова ощущал своё тело и видел рядом с собой самодельную удочку. Раньше я видел этот пирс только с берега.
Смотреть вглубь мешало моё собственное отражение. Слабые волны заставляли его кривляться. Отражение смеялось.
Я смотрел несколько секунд. Это был самообман. Нет никакой глубины — есть лишь озеро и дно, и на дне происходит обычная жизнь; кто-то мечет икру, а кто-то её ест.
Я отошёл от края, но в последний момент заметил, что отражение не двинулось синхронно. Я наклонился снова. Оно смотрело на меня, и теперь находилось как будто внутри воды; по его лицу бежали слабые блики. Оно больше не кривлялось. Я встал на четвереньки.
Это было не отражение. Это был человек. Волосы на его голове шевелились, как водоросли. Я шевельнул рукой и убедился, что он не повторяет мои жесты. Он смотрел на меня из-под воды угрюмо и даже свирепо.
Меня раздражал этот многозначительный взгляд, я плюнул на него, оставив на поверхности пенный след, и хотел уйти, но существо угадало мои намерения и вынырнуло чуть в стороне от плевка. Мокрое лицо поднялось над поверхность.
Он был похож на меня, но были и отличия; в конце концов, я решил, что вижу себя в возрасте лет семнадцати.
— Не пойму, твои волосы мокрые или сухие? — спросил я.
Волосы стояли торчком, как после неудачной сушки феном. Меня позабавило, что я так быстро поймал его на несоответствии.
— Это всё, что тебя волнует? — спросил он в ответ, сплёвывая воду.
Дерзкий малый. Голова его плавала на поверхности и казалась отделённой от тела.
— Меня точно не волнуют фантомы, вроде тебя.
Существо сделало резкое движение и ловко, точно Маугли, выскочило на пирс, заливая его водой. Двойник был одет в купальные плавки с эмблемой-корабликом; я хорошо помнил их. Эти плавки были со мной, когда мы последний раз с родителями ездили на море. Тогда казалось, что это будет ещё много таких поездок.
В его движениях была неуверенность; он хотел казать напористым, но был, скорее, нескладным. Я вспомнил неуверенность, которая охватывала меня самого в людном месте. Может быть, он просто замёрз.
— Ну и что? — спросил я, разглядывая дичка с интересом. — Наверное, я должен испытывать некое умиление. Но, знаешь, если очень долго смотреть на себя, появляется неловкость. Даже неприязнь.
— Мне можешь не объяснять.
— Так ты и есть мелкий бес, который живёт у меня в голове? У меня уже было подобное видение, когда я искупался в пруду на территории «Зари»…
Существо смотрело на меня зло как перед дракой. Меня раздражала эта открытая вражда. Я вдруг подумал, что по логике этого бреда двойник не может быть физически сильнее меня, а значит, ему стоит держаться скромнее.
— Чего тебе надо-то? — спросил я холодно.
— Мою жизнь.
— Так бери, — я сделал широкий жест. Кругом была темнота. — Бери эту темноту. И воду, и пирс.
Он ухмыльнулся.
— Иди к краю, — показал он рукой на срез пирса, за которым вяло плескалась вода. — Я покажу тебе, что такое настоящая глубина. Я покажу тебе ужас, который ты можешь вообразить. Я покажу тебе свою жизнь.
Я ухмыльнулся и сделал пару шагов, но в полуметре от воды остановился, держа существо в поле зрения. Если дёрнется, сброшу в воду. А свалимся вместе — задушу.
— Прыгай же! — крикнул он, будто у нас был уговор.
Вода была такой же чёрной и неприятной на вид; мне показалось, я не утону в ней, а завязну, как в жидком гудроне. Внезапно я ощутил чертовский холод. Меня пробила крупная дрожь, которую я сначала принял за лёгкое землетрясение; пирс поехал под ногами. Я отступил и неожиданно для себя сел на корточки.
— Не надо, — услышал я позади голос Алисы.
Я оглянулся. Она стояла на пирсе в месте, где сгнившие доски напоминали редкие шпалы. Её отделали от нас две жерди. Нужно было пройти метра три.
Существо поспешно и довольно ловко перебежало по жердям и подало её руку. Оно пятилось по узкому бревну, ведя Алису следом. Я заметил, что она боса.
Я сел около перил, прижав колени к груди и пытаясь думать, что я орех — в детстве этот способ иногда срабатывал. Я орех, который лежит под дубовыми листьями. Свиньи меня не найдут.
Меня жарило изнутри. Трудно было дышать. Садясь, я задел локтем самодельную удочку, она покосилась и съехала в воду. Я услышал лишь короткий хлюп.
