О пластиковых канализационных трубах в ванной он говорил со значимостью, будто речь шла о возведении Эйфелевой башни.
— Т-образное соединение и нахлёст, понимаешь, да? — хлопал он своими плотными пальцами крест на крест и ждал реакции. Убедившись, что ты не понимаешь даже элементарных вещей, Боря разжевывал и про Т-образные соединения, и про нахлёсты.
Поскольку Боря мог выпить много, но почти не пьянел, и тем более не становился легче Борин характер, его избегали на корпоративах и прочих мероприятиях. Там он обычно ходил развязанной походкой и подсаживался то к одним, то к другим, совершенно не замечая насмешек.
Впрочем, некоторые и впрямь считали его интересным и весьма способным. Боря умел себя подать, носил костюмы, держал двойной подбородок чуть вверх, и на совещаниях высказывал банальности с таким видом, что даже белая кость, Гриша Мостовой, слушал его внимательно.
Надо отдать должное некоторому чутью Бориса, который умел на важных встречах не досаждать начальству и сдерживать свою велеречивость. Он любил избитые высказывания того сорта, которые не станешь оспаривать ввиду их чрезмерной очевидности, чем создавал вокруг себя атмосферу человека, который что-то да понимает.
— Если редакция отворачивается от читателя, читатель это почувствует и уйдет, — наставлял он. — Сейчас есть альтернативы, соцсети и так далее. И мы уже давно конкурируем с ними в первую очередь.
Эта миллиард раз повторенная истина преподносилась с той медлительностью, которая гипнотизировала собравшихся, и даже Алик Ветлугин, не терпевший зануд, почти не возражал Боре. Боря и не лез поперек Ветлугина, он лишь обозначал свое присутствие, свою осанку, свою позу, которая как бы требовала кресла пожирнее.
Получился бы из Бори директор? Может быть. Но журналистом он был посредственным. Как лицо заинтересованное, я рискую уйти в крайний субъективизм, но Борина журналистика была бесцветной и навязывала читателю мысль, будто и сам читатель страдает дальтонизмом, будто цвета есть иллюзия мозга.
Впрочем, определенный контингент пользователей находили его статьи небесполезными. Борис умел быть дотошным. Даже его статьи о проблемах ЖКХ звучали как проповедь, как назидание молодым или попытка автора объяснить что-то самому себе, попытка разобраться во внутреннем мире коммунальных хозяйств. Он любил повествование рыхлое, долгое, без ясной связки абзацев, без смелых фраз и юмора, но с каким-нибудь убойным выводом, вроде «… и пока государство не преодолеет эти проблемы, говорить о формировании гражданского общества преждевременно».
Я никогда не чувствовал угрозы с его стороны. Когда началась волна увольнений, перезрелый фрукт Борис должен был упасть первым. Алик Ветлугин хотел редакции злой, дерзкой и молодой. Но Боря умел поддакнуть, а где-то выразить своё мнение, поданное с некоторой дерзостью, но полностью совпадающее с верховным. Может быть, в нём видели потенциал административного работника и потому оставляли.
Как журналист он не был мне конкурентом. Это казалось мне настолько очевидным, что предположение Олега о выборе между мной и Лушиным вызвало во мне не тревогу, не печаль и не сожаление — досаду. И желание загрызть Борю.
Как мы оказались в одной шлюпке? Как эти две линии пересеклись? Если Алик Ветлугин на моей стороне, то Гриша-то, Гриша, сам неплохой журналист, должен видеть, что речь о сотрудниках совершенно разного калибра. И если уж они хотят продвигать Борю как управленца, выбора между нами двумя быть не должно.
И как некстати в прошлом месяце Борис взял материал месяца за текст про трех отцов, которые в одиночку воспитывают детей-инвалидов. Я не скажу, что это была плохая статья; может быть, это была его лучшая статья.
Этот материал полгода висел у Бори в долгах. Историй предполагалось пять, время шло, Борис пыхтел и наконец с горем пополам оформил три.
Редакционный фотограф сделал отличные снимки. Придумали хороший заголовок. Поставили статью на лучшее место. И она, как и положено, вызвала резонанс. Трогательная история о людях, которые не сдались ударам судьбы, сработала также, как банальные фразы Бориса — её невозможно было оспаривать. Её можно было только хвалить.
Отец Алика, владелец «Дирижабля» Марсель Ветлугин, отметил этот материал, и хотя вряд ли его читал, заголовок, посыл, фотографии и общее гудение сделали свое дело — он публично одобрил работу Бориса.
А ты просто расслабился. Соберись и найди историю не хуже. Тебе не понадобится полгода — ты справишься за неделю, и уже в следующую среду возьмешь журналиста месяца.
* * *
С приходом Алика лабиринт стен в редакционной комнате был снесен подчистую, превратив ее в в ньюсрум, где все шесть журналистов сидели в два ряда, отделенные низкими перегородками. Комната могла вместить и больше, поэтому наша шестерка оказалась в центре зала на всеобщем обозрении, словно наказанная.
Из замкнутых помещений остался лишь Гришин аквариум, достаточно просторный, чтобы делить его теперь с Аликом. Стекла предательски резонировали, когда кто-то громко разговаривал внутри. По тембру стекол мы примерно понимали, о чем говорят.
В дальнем углу ньюсрума была ниша неясного назначения, словно здесь передумали строить лифт. В нише сидела корректор Людмила Павловна, которую каждый день рожденья кто-нибудь из новых сотрудников поздравлял открыткой с орфографическими ошибками. Утром она вычитывала тексты бесшумно, к концу дня переходила на полушепот. Со стороны казалось, что Людмила Павловна молится.
Рядом с нишей Людмилы Павловны стояли углом два стола. За первым изредка появлялся Паша-фотограф, которые очень давно — лет тридцать назад — служил в ВДВ. Сейчас он был худым, патлатым и косоглазым, но все равно считался в редакции единственным, кто понимает армию по-настоящему. Несмотря на своим проблемы со зрением, время от времени ему удавались отличные снимки благодаря умению не замечать любые запреты на съемку, будь то объявление или полицейский кордон.
Стол рядом, самый захламленный, сисадмин Олег использовал как склад запчастей. Было подозрение, что изгородь из старых проводов и блоков питания нужна Олегу для маскировки того факта, что его компьютер круглосуточно майнит биткоины.
Когда Алик начал свои метаморфозы, заселение в прозрачный ньюсрум стало испытанием для журналистов. Неля, стоя посреди зала, напоминающего колл-центр, сказала: «Теперь у всех на виду ньюсрать будем».
Новые столы с хлипкими перегородками казались чужими. Первые дни мы приходили сюда, как в кабинет следователя, не выдавая себя разговорами и не оставляя улик. Но стерильность помещения сохранялась недолго, и сигналом, вероятно, послужила чашка кофе, пролитая Борисом на вновь застеленный ковролин. Скоро на столах появились сувениры, фотографии, перхоть и пятна, громче стали разговоры. Ньюсрум постепенно стал своим. Теперь даже случайный посетитель видел вывернутое нутро редакции. В первый дни это нутро с гордостью демонстрировали потоку делегаций, которые водил старший Ветлугин.
Мы сидели на огромной линзе ньюсрума и видели, кто чем живет.
