— Да кто знает, — фыркнула она. — А дом-то как?
— Я ничего не обнаружил, но это не показатель. А где он бывать любил?
Она развела руками, будто пыталась просеять мой вопрос сквозь пальцы и найти в нём хоть какой-то смысл.
— Он везде бывать любил. Мы выросли здесь. И рыбачил, и грибы собирал, и охотился вон, — она мотнула головой, видимо, намекая на транспорт во дворе. — Он места знал. Он тут каждое болото облазил.
— А на радон вы проверяли воду?
— Были какие-то специалисты. Сказали, жить можно. Живём вот.
Когда мы вышли на крыльцо, я кивнул на «Ниву».
— Это его?
— Его… — она замялась. — Да… Прав его лишили. Сломалось там что-то. Разобрал, да собрать не успел. А муж мой не ездит. Он инвалид по зрению.
— Местный?
— Нет, нечаевский.
После таких визитов меня нестерпимо тянуло к Рафику, в его небогатый, но добротный дом, где не было этого уныния и творилось что-нибудь интересное.
Рафик работал по графику, и если я не заставал его днём, то приходил под вечер. Айва звала за стол, мы болтали с ней, потом появлялся Рафик. Мы решали, ехать ли за дровами или копать траншею для канализационной трубы.
Я любил копать, но ездить за дровами мне нравилось больше. Рафик запасал их на зиму для бани и самодельной печки, которой обогревал гараж. Он разбивал большие поленья тяжелым колуном, я стаскивал их в поленницу, которую он потом долго поправлял и уплотнял.
Мне нравилось бродить по лесу, пустому и звонкому, точно квартира накануне переезда. Мертвое филинское время не давило здесь своей массой: наоборот, оно давало передышку, когда можно не думать об умирании минут. Рафик нёс бензопилу, я шёл с топором, глядя, как как сминаются от ходьбы его тяжелые ботинки, точно два морщинистых бегемота. Куртка Рафика всегда была нараспашку, и холода он то ли не чувствовал, то ли презирал. Как-то я обратил на это внимание, и Рафик заметил то ли в шутку, то ли всерьёз:
— Пока мёрзнешь — не стареешь ведь.
Насморк, который начался ещё по дороге сюда, не проходил и не развивался. Я дышал ртом, выпуская влажный пар, и говорил слегка в нос. Эта чуть гнусавая манера придавала голосу особую доверительность.
Места Рафик выбирал прихотливо. Как-то, гуляя в одиночестве, я набрёл на делянку с полусотней поваленных деревьев, в основном сосен. Некоторые были сломаны у основания, другие посередине, а иные выворотило с корнем; эти корни торчали на высоту человеческого роста. Деревья повалило в одну сторону, видимо, напором сильного ветра. Стволы высохли, облезли и посерели, став каменными на ощупь. Я был воодушевлен находкой и предложил Рафику забрать добычу, пока её не растащили какие-нибудь рыбаки — по берегам озера Красноглинного я видел немало кострищ. Рафик лишь сказал:
— Не, туда не поедем. Там не надо брать.
— В смысле, лесники гоняют?
— Да не лесники, — отмахнулся он. — Лес плохой. И вода плохая. Мы там не ходим.
— А что с водой?
— Не знаю. Болота там. Дерево болотиной воняет. Там коров не пасут.
Деревья он брал не все. Он пихал их ногой, что-то проверял, осматривал. Найденные мной брёвна он часто выбрасывал, хотя я не понимал почему.
— От этого жару не будет, — говорил он.
Когда под вечер заходил Иван, мы затевали совсем другие разговоры. Ивана интересовало многое: он рассуждал об экономике, компьютерах, проблеме долголетия, автомобилях и очень много — о медицине.
Несколько раз я пытался подвести разговор к филинским проблемам, но Иван не то чтобы замыкался — он как будто сам не замечал, что повторяет одни и те же заготовки.
— Может быть, «Заря». А может быть, не она. Где-то есть, возможно, пятна радиации. Причин может быть много. Ракетная база — это самое очевидное. А может быть, что-то другое.
Мы сидели на крыльце, глядя на сизый дым из бани. Иван развивал свою мысль:
— Скажем, в городе у человека слабый иммунитет: все подозревают промышленное загрязнение, стрессы, гиподинамию. А у нас — сразу облучение. А может быть, он и в городе где-то получил дозу, но установить это нельзя, потому что неясно, где именно. Я думаю, сейчас столько больных раком, потому что все где-то облучаются.
У самого Ивана был какой-то хитрый радиометр, которым он проверял наличие радона в питьевой воде.
— У нас вода нормальная, — говорил он. — А вот на севере гранита больше, там есть превышение.
— Так всё-таки радон?
Иван пожимал плечами:
— Мрут-то в каждом дворе. Натыкаются где-то.
— Давай пройдёмся по окрестностям, проверим каждый клочок?
— Каждый клочок не проверишь. Лежит где-нибудь железяка, кто наткнулся — тот и облучился. А может, и не железяка. Может, дерево гнилое, а источник — под ним. Искали уже.
Я непроизвольно тёр пальцем капсулу в кармане.
Рафика подобные разговоры не занимали. Его отношение к умершим филинцам было почти ироничным.
— Ходят, жрут чё попало, травятся, наверное, — заключал он, тыкая в смартфон. — Сумских вон напьётся и валяется в траве. Так и помер. Лежал всю ночь, к утру остыл. Может, клещ энцефалитный цапнул. Халтурин был у нас такой, водитель. Приволок откуда-то железяку здоровую. Она греется сама. Электропитания нет, а греется. Я ему говорю: чё ты дурак притащил, выкинь скорее. Он давай пилить её, разбирать.
— Что за железяка? — недоумевал я.
— Не знаю. Ерунда такая здоровая. Прибор какой-то. Тяжелая очень. Спёр где-то, — смеялся Рафик сквозь зубы.
— И куда дел?
— На металлолом сдал, наверное.
— А у этого Халтурина остался кто-нибудь из родственников?
— Не-а. Дом заброшенный стоит.
Рафик отмахивался от нас, как он назойливых мух.
— На ночь завели тягомотину. Пошли лучше настойки выпьем.
* * *
На следующий день после того разговора я пошёл к дому Халтурина, адрес которого дал Рафик, и обнаружил в сухих ветках пустой остов без окон, от которого воняло сыростью. Я проверил дозиметром землю, стены и кусты, но ничего не нашел. Халтурин умер ещё в 99-ом, и даже если он притащил домой нечто опасное, следов уже не осталось. Я собрал образцы и пометил их восклицательными знаками.
На обратном пути я встретил близняшек Мешковых, тех самых, что попались мне в первую вылазку сюда. Они шли из школы с горбатыми портфелями, взявшись за руки, и были как всегда серьёзны.
— Привет, — сказал я на ходу, и обе шарахнулись от меня. — Да мы ведь уже виделись.
Попытки наладить диалог провалились. Близняшки были всё также бледны и застенчивы. Я прошёл мимо, а когда оглянулся, они снова брели по дороге, опустив головы, точно искали на асфальте путеводную линию.
