Границу Шумок я миновал уже в темноте. Бродячий пёс увязался за мной, редко гавкая вопросом, не готов ли я взять его в попутчики. Его лай нехотя поддерживали дворовые собаки. Скоро пёс разочаровался во мне и отстал.
Я свернул с дороги и нашёл за березовой рощей место, которое выглядело подходящим для ночлега. Что я понимал в местах для ночлега? Ничего. Я просто нашёл место, где трава казалась не такой пыльной.
Я бросил рюкзак у поваленной берёзы и уселся на трухлявый ствол. Словно дождавшись момента, ноги так резко загудели от усталости, что я еле вытерпел первый спазм.
Спальник лёг поверх колючей травы. Он был толстым, уютным и пах, как новый автомобиль. Спать не хотелось.
С дороги доносилось гудение машин. Некоторые зачем-то останавливались, я слышал хлопанье дверей, голоса, какой-то шум. Это нервировало.
После заката воздух резко остыл. Ледяные паутины осаждались на лице. Я сидел на бревне и точно плыл на нём, с трудом удерживая равновесие. В своей яркой куртке я привлекал внимание.
Меня охватил паралич воли: нужно было шевелиться и что-то делать, но я не мог даже пошевелиться. Было слишком шумно и холодно, чтобы спать. О чём я вообще думал?
Я и не думал. Разве не в этом был весь смысл — не думать. А бездумье требует навыка. Нужно было взять коврик-пенку, палатку, термос… Я бы многое отдал сейчас за стакан горячего чая или просто кипятка.
Меня искушали простые мысли: выйти на дорогу, поймать машину, через полчаса быть дома. Там, где сидит на гарнитуре строгий Вантуз, где Васька собирает на полу вертолёт, где ждёт Оля и кряхтит закипающий чайник.
Мысль о дезертирстве вызревала без моего участия. С закатом зрение стало другим; теперь я видел лишь холодную, враждебную среду, которая подступала со всех сторон и готова была убить меня без какой-либо враждебности, подчиняясь лишь своей внутренней дисциплине.
Нет никакой легкости мысли; мы живет в физическом мире, где легко замерзнуть и страшно умереть. В мире, который не терпит фантазёров. Этот мир учит, что спать в конце октября прямо на земле — самоубийство, медленное и изощренное.
Решение было принято. Я возвращаюсь. Я тянул время, словно бы каждая минута на бревне увеличивала степень моего героизма. Словно бы Оля сидела где-то с секундомером и проверяла меня на чистоту помыслов. Словно лишние двадцать минут что-то решали.
Я открыл банку паштета и стал ковырять его тонкими хлебцами. Вода в бутылке была ледяной. Я глотал с трудом, будто ел неспелую хурму.
Скоро наступила сонливость и темнота перестала казаться отвратительной. Скинув сапоги, я осторожно забрался в спальник, разминая телом траву, которая кололась даже через толщу мешка.
Лежать было почти удобно. От дыхания обмерзал нос, и я зарыл его в пахучую ткань.
Почему страшно наедине с темнотой? Нет, страшна не темнота — вакуум. Не вакуум вокруг меня, потому что вокруг меня есть движение и холод. Страшен вакуум, который наступает в голове. Этот вакуум скоро начнёт заполняться. Придёт не только то, чего ты ищешь. Придёт и всё другое, от чего ты бежишь. Если открываешь двери дома, придут гости званые и все остальные. Выбора нет. Нужно принять их всех.
Я застегнул поплотнее мешок и превратился в личинку. Эта мысль неожиданно избавила меня от ощущения человеческого тела и страза. Дыхание стало мелким и ровным. Скоро я уснул.
* * *
Проснувшись, я подумал, что нахожусь в коме. Сознание возвращалось медленно. В голове ещё плескался неглубокий сон. Тело казалось мёртвым, точнее, окоченевшим. Разум плавал в его тверди, точно куриный желток. Я пошевелился, и движение отозвалось целым каскадом ощущений, будто через меня пропустили ток. Плечи казались затекли, кололо ноги, тело было чужим и очень тяжелым.
Я медленно разминался. Почему нет дрожи? Слишком сильно замерз. Охладился так, что перестал стареть.
Когда мне удалось выбраться из мешка и ледяной воздух хлынул под куртку, дрожь пришла взрывом. Меня крупно било, и я долго не мог избавиться от чувства, будто внутри скачет на одной ноге белка. Я стал прыгать на мешке, размахивать руками, приседать, и мало-помалу ледяной каркас внутри меня дал трещины.
Холод был мучителен. Я пытался представить, что пью горячий чай, но мне чудилось, что он замерзает у меня в гортани.
На часах было полчетвертого утра. Над верхушками берез светился слабый туман. Ноги отмокли. Сапоги тоже казались влажными и ледяными.
Остро хотелось горячего кофе или чаю; чего угодно горячего. Холодные лезвия касались поясницы и шеи, словно выискивали место для прокола.
Я быстро собрал вещи и зашагал, греясь лишь мыслью, что раз мне всё-таки удалось завести организм, значит, я не умру. Меня ещё одолевала дрожь, но постепенно к ней стала примешиваться ничем не оправданная радость, будто меня трясёт не холод, а какое-то предвкушение.
Около часа я шёл в утреннем тумане по сопливой траве и скоро выбрался к дороге. Мутный свет размазывал сине-белые огни заправки. Я побежал к ней.
Сонная продавщица с отпечатком сна на щеке выдала мне кофе и шоколад, и не показала своего раздражения ничем, кроме сухости, с которой произнесла обязательную фразу:
— Ждем вас ещё.
Она не ждала. Она надеялась, что я скорее уйду и она сможет поспать, но я сбросил рюкзак и устроился в углу, чем вынудил её вернуться за стойку, перебирая какую-то мелочь на витрине.
Горячий кофе посеял во мне росток тепла, который пополз по всему телу длинной лозой. Сначала я чувствовал только обожжённый пищевод, потом стали гнуться пальцы и потеплело в ногах, а потом в груди так сильно заработал теплогенератор, что меня прошиб пот. В помещении заправки оказалось очень душно, и меня потянуло на свежий воздух.
Перед выходом я поблагодарил продавщицу, но она пряталась за кассой, как в окопе. Может быть, она уже спала.
Настроение моё резко улучшилось. Путь большей частью шёл через лохматые дикие поля, и когда посветлело, я разглядел за ними березовые рощи, которые напоминали перепачканный известкой забор. Скоро небо посветлело и стало почти сиреневым; точнее, оно было цвета воды, в которой помыли акварельную кисточку синего цвета, а потом добавили все остальные.
В семь утра стало почти светло. Сначала я ориентировался по линии электропередач, потом по солнцу, которое выедало на небе бело-розовое пятно.
Иногда я заходил в бассейны тёплого воздуха, но их касания растворяли порывы ветра. В низинах воздух был почти морозным. Руки покраснели от холода.
Остов гусеничного трактора врос в землю жёлто-рыжим боком. Встречались острые арматуры и слабые колеи, натоптанные ещё летом легковушками рыбаков.
Скоро я вышел к реке. Это стало неожиданностью. Я не помнил реки в этом месте или не обращал на неё внимание на карте. Я направился вдоль берега в сторону светлого пятна, которое никак не могло оформиться в солнечный диск.
