На третьем снимке он был моложе, одет в спортивный костюм с поводком для собаки в руках. Самой собаки на снимке не было.
Четвертый снимок был ещё старше, черно-белый. На нём Шавалеев выглядел худым и некрасивым из-за жидких прямых усов и рубашки с упрямым воротничком. Фотография была с какого-то документа.
На пятой, самой старой, будущий глава «Вавилон Страхования» был заснят в возрасте лет двенадцати. Он позировал у стены кирпичного дома. В руках у него была сигарета. «Тяжелое детство», — подумал я. — «Из грязи в князи».
Я ещё раз просмотрел фотографии.
— Ну и что? — спросил я.
— Вы не замечаете?
— Чего?
Братерский перевернул фотографии. На обороте трёх было написано — Шавалеев Бахир Ильсурович. На двух других — Дамир Тимурович Ильсуров.
В комнату заглянул Дима:
— Они стали параллельны, — сказал он, Братерский кивнул и жестом показал закрыть дверь.
Я с трудом соображал. Подросток с прямыми усами и человек с поводком не были Шавалеевым. Я ошибся. На этих двух снимках был сотрудник отца Дамир Ильсуров. Это он встретил нас с матерью в день, когда мы узнали о смерти отца.
— Я уже окончательно потерял нить… — пробормотал я. — Допустим, я спутал на фотографиях Шавалеева с Дамиром. О чем это говорит? Они похожи. Они не родственники?
— Нет. Они не знакомы. Ваш отец недолюбливал Ильсурова, не так ли?
— Вы и это раскопали? В общем, они просто не сошлись характерами.
— И вы не сошлись с Шавалеевым. Возможно, по той же самой причине. Потому что вы принадлежите к разным процессам.
— Стоп! Я даже не буду сейчас обсуждать спекулятивность этих выводов и на секунду допущу, что услышав отчество Ильсурович я подсознательно подумал об Ильсурове и что внешность Шавалеева показалась мне знакомой и неприятной. Но если бы, допустим, Шавалеев начал в другом тоне, предложил бы мне коньяк…
— Но он не предложил.
— Разве это можно предугадать?
— Если хочешь приручить процессы, нужно оставлять им право выбора. Когда льешь воду на склон, не всегда важно знать, как именно она потечёт, если она потечёт вниз. Вы далеко не единственная часть этой мозаики.
Я задумался.
— Знаете, что меня пугает? Я делаю то, что хотят от меня другие, даже не осознавая.
— Для людей это типично.
— Как так? А свобода воли? В конце концов, разве я не могу делать то, что хочу?
— В большинстве ситуаций человек делает именно то, что ему хочется. По крайней мере, старается. Вопрос лишь в том, почему ему хочется именно этого. Он считает, что стремится к удовлетворению добровольно, но в основном выполняет определённую работу, получая награды по пути. Важнее понимать, что определяет сами желания.
Я пожал плечами.
— И что определяет? Кукловоды?
— Нет никаких кукловодов: все те, кого считаются таковыми, сами являются частью процессов и одержимы своими желаниями. Частично желания даны нам от природы, частично — социальной средой. Понять и предсказать отдельного человека проще всего, если понял логику процесса, который им управляет.
— И свободы воли не существует?
— Свобода воли существует, но это всегда личный подвиг. И довольно редкое явление.
— Любопытно, но похоже на что-то религиозное. Я так понимаю, свободу воли можно развить с помощью йоги, медитации, молитв и разных практик расширения сознания?
— Чаухари считает их шарлатанством, хотя иногда, на короткое время, они дают положительный эффект. С его точки зрения состояние танглибе возникает спонтанно и мгновенно, без какой-либо практики и усилий воли. Это состояние абсолютной ясности и отрешенности, которое выключает вас из всех процессов. Но люди чаще избегают этого состояния: им проще соблюдать ритуалы, чем быть по-настоящему свободными. Танглибе похоже на смерть.
Я посмотрел на экран смартфона. Было полпервого ночи.
— Слушайте, мне домой надо. Я вызову такси.
Братерский сказал:
— Я отвезу вас. То, что вы видели и слышали здесь, должно остаться между нами.
Я невесело рассмеялся:
— У вас на меня тысяча листов компромата. Конечно, всё останется между нами. Я сам на это надеюсь.
Мы пошли к выходу. Дима барабанил по клавишам, и руки его подпрыгивали от какого-то понятного только ему восторга. Нас он не заметил.
Дождь на улице прекратился, и вывески отражались в асфальте, как разлитая акварель.
— У меня такое дрянное чувство, — сказал я, когда мы сели в машину. — Получается, нет меня: есть лишь вы и ваши процессы. Абсолютная скованность. Абсолютная зависимость. И даже жалобу подать некуда.
— Но ведь так было и до нашего разговора.
— Я чувствую себя мухой в желе. Ничего не хочется.
— Если ничего не хочется, вами сложнее манипулировать.
— В самом деле?
Братерский не ответил. Он ехал в своей аккуратной, старушечьей манере.
— Так что с «Зарёй»? — спросил я. — Мой интерес к ней тоже был лишь частью вашего плана по свержению Шавалеева?
— Абсолютно нет. Исключительно ваша инициатива.
— Гори оно всё синим пламенем, — сказал я, глядя на мелькание огней в окне. — Я жалею, что связался.
— Вам ещё предстоит довести начатое до конца.
— Опять за рыбу деньги… — ответил я нехотя. — Мне это на нервы действует. Статью опубликована, факты не подтвердились. Что ещё сделать?
— Вы остановились на полпути. «Заря» имеет для вас крайне важное значение, но вы должны…
— Хорошо, я как-нибудь подумаю о ней снова, — прервал его я. — Как-нибудь потом.
— Вы ничего не добьетесь. Ваш разум похож на спрута, который подавляет всякое понимание. Разум делает вас зависимым от процессов. Не бойтесь быть нелогичным.
Я молча сопел. Братерский продолжил:
— Я мог бы облегчить вам задачу.
Он протянул мне нечто вроде пилюли.
— Это что? Психотроп какой-то?
— Нет, это капсула с небольшим количеством радия-226. Она безопасна, если не принимать её внутрь.
— А если принять?
— Останется как минимум год.
— Вы серьёзно?
— Да. Смерть очень стимулирует.
— Я не буду её пить.
— И не надо. Просто носите с собой и помните, что она существует.
— Вы меня пугаете.
Я хотел выбросить капсулу в окно, но решил избавиться от неё без свидетелей. Братерский остановился возле моего дома, освещая фарами тёмный проезд. Кошка сонно перешла дорогу, отбрасывая длинную тень. Сверкнули ненормальные жёлтые глаза. Кошка нас совершенно не боялась.
