– Я положила цветы и на могилу твоей мамы, – продолжила Синди. – Я всегда так делаю. Ты не знал?
– Нет, – ответил Майлз, с притворным интересом следя за происходящим на поле.
– Ужасно так говорить, но мне она была милее, чем родная мать. Когда она заболела, а тебя не было в городе…
Майлз встал:
– Схожу-ка я за твоим костылем, прежде чем кто-нибудь на него позарится.
Она подняла на него увлажнившиеся глаза:
– Никто не украдет его, Майлз. – И, заметив, что ему не по себе, добавила: – Прости. Такой прекрасный день, я не хотела портить тебе настроение.
– Ты и не испортила, – заверил Майлз. – Я скоро вернусь.
– А я буду ждать тебя не сходя с места, – сказала она с тем же ироничным смешком, к какому часто прибегала в юности.
Когда Майлз сошел вниз, рев прокатился по трибунам: Фэрхейвен добавил себе очков. Вскоре гвалт стих, и Майлз услышал, как его окликают по имени. Это был Отто Мейер мл., пристроившийся у сетчатой ограды. Отто был из тех мужчин, кто умудряется непостижимым образом, будучи взрослым, выглядеть как юнец, и Майлз, глядя на него, всегда видел девятилетку, одиноко возвышавшегося на питчерской горке со страдальческой гримасой на лице. Его отец, страховщик, без устали предлагал гражданам застраховать свою жизнь, и чувство собственной значимости требовало, чтобы его сын, названный в честь отца, был питчером, хотя тренер, мистер Ласаль, видел в нем прирожденного кэтчера. Натуральный дублирующий кэтчер (кем парень и стал позднее, в старшей школе). Но Отто Мейер старший был непреклонен, и его сына сделали-таки питчером, при этом мистер Ласаль отказывался выпускать мальчишку на поле, когда исход игры еще не был предрешен, и лишь изредка разрешал ему выйти в концовке матча на семь-восемь подач. Отто Мейер мл., однако, и в этом коротком выходе добивался феноменального результата: по меньшей мере полдюжины его мячей отбивали, что было своего рода рекордом. Хуже того, ему приходилось, сидя на скамье запасных, слушать, как отец с трибуны пристает к тренеру, пока тот наконец не сдастся и не отправит Отто младшего на горку. Папаша уже лет десять как умер от закупорки сосудов, но дух старика, кажется, до сих пор преследовал Отто. Его сын Дэвид играл в футбол, и Мейер не пропускал ни одного матча, даже когда играли на выезде, но если он подбадривал либо ругал игроков, то только вполголоса. Он также никогда не усаживался на трибуне, но перемещался вдоль поля от одной зачетной зоны к другой. Однажды Майлз спросил его, зачем он так делает, спросил из интереса, понимает ли сам Отто причину своего поведения, и Отто сказал, что в состоянии неподвижности он чересчур нервничает. Майлз истолковал это иначе. Присутствуя на каждом матче и оставаясь практически невидимым, он делает подарок своему сыну, чтобы тому легче было пережить игру.
– Привет, Мейер.
Мужчины пожали друг другу руки.
– Я только что видел Кристину вон там, на трибуне, – сообщил Мейер. – Она рассказала тебе про свою картину?
Майлз наскоро прокрутил в голове их недавние беседы:
– Кажется, нет.
– Ее работу, одну из двух в их параллели, взяли на городскую выставку.
– Дорис Роудриг выбрала картину Тик?
– Не будь идиотом, – фыркнул Мейер. – Судить я пригласил профессора из колледжа. Кристина тебе ничего не говорила?
Разом сконфуженный, обиженный и гордый, Майлз покачал головой. Их отпуск, начинал понимать он, был коротким периодом гласности, когда Тик делилась с ним кое-чем из происходившего в ее жизни, той информацией, какую в детстве она выкладывала без понуканий. Майлз надеялся, что эта открытость будет иметь продолжение, но всего одного месяца в новом учебном году хватило, чтобы дочь опять отдалилась от него. Возможно, виноват в этом он сам. На днях он чересчур резко выступил против молодого Минти, что лишь убавило у Тик охоты откровенничать с ним.
– В последнее время, – сказал Майлз, – она прячется там, где я не могу ее найти. Если я и узнаю что-нибудь, то лишь путем наводящих вопросов, переходящих в допрос. А матери она рассказывает еще меньше.
– Она старшеклассница, Майлз. Они все как нелегалы.
Оба помолчали, наблюдая за никудышной игрой, потом Майлз сказал:
– Наверное, из нашего развода она сделала вывод, что никому из нас нельзя доверять. Может, она и права.
– He-а, ты заблуждаешься. Просто она понимает, что рано или поздно ты сам обо всем узнаешь.
– Думаешь?
– Видишь ли, – признался Мейер, – боюсь, пару недель назад я нагрузил ее сверх меры. И сразу же об этом пожалел.
– Парнишка Восс?
Отто кивнул с виноватым видом:
– Она тебе говорила?
– Конечно, нет.
– Я слыхал, вы наняли его в ресторан. Ты явил невероятную доброту. Он проблемный парень.
– Проблемный в каком смысле? – Майлз припомнил загадочное предостережение Хораса.
– В школе его выбрали мальчиком для битья. Я не совсем понимаю почему и хотел бы узнать о нем побольше. Вроде бы родители его бросили. Живет с бабушкой где-то на старом шоссе.
– Я отвозил его туда прошлым вечером, – сказал Майлз, вспоминая то странное место. Ни света в доме, ни единого признака жизни.
– Между прочим, второй рисунок, отобранный на выставку, его.
Майлз ощутил во рту привкус страха. Вчера в ресторане он тоже испугался, когда в его душу закралось опасение, что дочь как-то связана с этим несчастным. И вот теперь ему противна мысль о том, что рисунок парня будет висеть рядом с рисунком его дочери на ученической выставке. Но хуже всего, что благотворительный импульс иссяк, Майлз взъелся на сирого и убогого. Внезапно он ощутил присутствие матери за спиной. И на кладбище ходить не надо.
– Он показал себя хорошим работником. Правда, я от него и двух слов не добился, но Шарлин намерена его разговорить.
– В обществе Шарлин у меня всегда слова застревают в горле, – рассмеялся Мейер. – Я начинаю з-за-з-за-икаться.
Майлз улыбнулся, припомнив, как в последнем классе старшей школы он признался Отто, что влюблен в Шарлин, лишь затем, чтобы услышать, как Отто, потупившись, сознается в том же чувстве, что и объясняло, почему он столь охотно после уроков сопровождал Майлза в “Имперский гриль”, место заведомо не прикольное, где они пили колу. Было что-то очень трогательное в шутке его старого приятеля. Мейер, насколько знал Майлз, был счастливо женат. Но, как и Майлз, в Эмпайр Фоллз он прожил практически всю жизнь, покидая город лишь на короткие периоды, сперва ради учебы в колледже, потом, много позднее, ради аспирантуры, и наверняка груз детской и подростковой идентичности по-прежнему давил ему на плечи – Отто-Задротто, такое было у него прозвище. А то, что со временем он стал директором старшей школы, лишь подтверждало самые черные подозрения его одноклассников.
– Немного обидно, что такой ответственный матч проводят, когда сезон еще толком не стартовал, – пожаловался Отто.
