Миссис Уайтинг стряхивала шерстинки с брюк; Тимми, очевидно, спрыгнула на землю, хотя Майлз не заметил, как она это сделала.
– И вот теперь, вечно унылый, день изо дня вы тщитесь искупить свои грехи, вместо того чтобы праздновать победу, как поступил бы любой разумный человек. И мне бы очень хотелось, чтобы вы наконец сказали что-нибудь, а не сидели с надутым видом. Поверите ли, но обидеть вас у меня и в мыслях не было.
– А что было у вас в мыслях?
– Предостеречь вас, дорогой мой, открыть вам глаза. Несмотря на всю вашу ловкость, вы опять угодили в тот же переплет. Скоро вы официально станете холостяком, верно? Разумеется, вам и в голову не приходило, что ваша… нынешняя ситуация и возвращение моей дочери в распрекрасный Эмпайр Фоллз связаны между собой?
Нет, молча признал Майлз, не приходило.
– Если начистоту, мне даже любопытно, как вы разберетесь с этим во второй раз.
– Любопытно, значит.
Она глянула на него поверх очков:
– О, умоляю, избавьте меня от этого высоконравственного тона. Его вы унаследовали от вашей матушки. Откровенно говоря, она была бы совершенно обворожительной женщиной, если бы не эта ее неприятная и утомительная манера. Критиковать в открытую было не в правилах вашей матери, но порицающей интонацией она пользовалась вовсю. Несомненно, Грейс разделяла ваше ошибочное мнение о моем интеллекте, якобы холодном, бесчувственном, тогда как на самом деле у меня просто живой ум. Когда таковым обладает мужчина, им безмерно восхищаются, в женщине живость ума обычно нетерпима – или я ошибаюсь?
– Или я ошибаюсь? О ком мы говорим, разве не о вашей дочери?
– Вообще-то я думала, мы говорим о вас. Я переживаю за мою дочь, дорогой мой, с самого ее рождения. Хотите верьте, хотите нет, дело ваше. Но извините, если я скажу правду: ее трудности – хотя и мучительные – по сравнению с вашими не настолько занимательны. Судьба вмешалась, когда она была еще слишком мала, и после инцидента на дороге жизнью моей дочери в основном управляли силы, недоступные ее пониманию и контролю. Жалость и страх, если я ничего не путаю, – приличествующий эмоциональный и моральный отклик. Но когда судьба берет вожжи в свои руки, выкинув свободу воли из седла, говорить тут особо не о чем, так ведь? Вы же, напротив, актер, пусть и вопреки своему характеру, на сцене жизни. Не всякому приходится делать выбор, в отличие от вас. И сейчас вам опять придется выбирать. Только не говорите, что в этом нет ничего экстраординарного. Не скажу, что я вам завидую, но мне любопытно. Что вы изберете на сей раз, то же самое или нечто совсем иное? Многие из первоначальных позиций остаются открытыми. Вы можете опять жениться – на грудастой девице, к примеру. Наверняка в вашей голове звучит тоненький голосок, которому вы всегда норовите подставить неслышащее ухо, но его не заглушить: “Неужто я не заслужил хоть немного счастья? Неужто мне не полагается награды за примерное поведение?” Однако существует и другой голос, тот, что столь умело и надежно сформировала ваша матушка, и этот голос обвиняет вас в эгоизме, в том, что вы не думаете о других… в частности, о бедной калеке Синди Уайтинг. А разве она не заслуживает немного счастья? И на сей раз вы можете прислушаться к этому другому голосу, что звучит столь высоконравственно, точнее, звучал бы, если бы не досадные фальшивые нотки корысти – приятно же получить вместе с женой недурственное приданое, а вы устали сводить концы с концами. Да и кто бы не устал на вашем месте? А если вас начнет одолевать чувство вины, всегда можно сказать себе, что вы делаете это ради своей дочери, которая скоро дорастет до колледжа, и разве ее будущее – не самое главное для вас? О боже, все это очень сложно. Неудивительно, что люди стремятся упростить жизнь. Как там сформулирован вопрос, которым непрерывно задаются наши евангелические братья? “Что сделал бы Иисус на твоем месте?” Действительно, что?
Ветер переменился, и с реки опять повеяло вонью; то ли запах шел с ближнего берега, то ли со стороны Эмпайр Фоллз, Майлз не смог определить.
– Складывается впечатление, что вы хотите дать мне совет.
– Боюсь, нет, дорогой мой, – вздохнула старуха. – Я лишь прояснила вашу проблему, но больше мне нечего вам предложить. Хотя, увы, по крайней мере в одном я абсолютно уверена.
– И в чем же?
– Возможно, моя дочь намекнула вам, что доктора считают ее выздоровевшей?
Майлз кивнул. Миссис Уайтинг, выгнув брови, покачала головой.
* * *
Ближе к трем часам дня Майлз опять пересек Железный мост, возвращаясь в Эмпайр Фоллз. Небо посерело, и к тому времени, когда Майлз поставил машину на тормоз позади ректорского дома, тучи, будто в укор Майлзу, обложили колокольную башню, набухая дождем. Но это было еще не самое плохое. На крыльце, явно занятые приятной беседой, сидели старый священник, отец Том и Макс Роби; последний поднял голову и разулыбался, когда его сын выключил зажигание. Поскольку у Майлза пропало всякое желание выходить из машины, Макс потопал к “джетте” и знаком попросил открыть окно рядом с пассажирским сиденьем. Очевидно, на расстоянии в ширину автомобиля он чувствовал себя в большей безопасности.
– Папа, что ты здесь делаешь? – Майлз потер виски.
– Тебя жду.
– Зачем?
Старый отец Том, не двинувшись с места, грозно уставился на Майлза. Губы старика шевелились, но складывались ли они в слово “мудозвон”, Майлз издалека не разглядел.
– Давай приступать к работе, – предложил Макс.
Майлз указал на небо:
– Скоро дождь пойдет.
– А может, и нет.
– Пойдет, – заверил отца Майлз.
– Надо было раньше приезжать, – сказал Макс, – когда солнце было.
– Знаю.
– Ты не обязан платить мне за два часа ожидания.
– Я ни за что не обязан тебе платить.
Макс размышлял о несправедливости этого заявления, пока его внимание не переключилось на внутренности “джетты”:
– Что случилось с твоей машиной?
– Не твое дело, – ответил Майлз, чтобы не вдаваться в объяснения. Когда он подошел к “джетте”, стоявшей на подъездной дорожке у дома Уайтингов, он заметил прошмыгнувшую кошку и вдруг вспомнил, что не до конца поднял стекло над пассажирским сиденьем. Салон автомобиля был полон крошечных невесомых кусочков поролона, вылетевших из разодранного пассажирского сиденья.
– А на меня зачем злиться? – сказал Макс. – Не я же это сделал.
– Не ты.
– И тучи тоже не я нагнал. Я вообще ничего не делаю. Я же старик.
Майлз посмотрел на отца, чья щетина обрела странноватый оранжевый оттенок:
– У тебя в бороде полно еды. Чипсы?
– Ну и что?
Действительно, что? – уныло подумал Майлз. И миссис Уайтинг, наверное, права. Люди таковы, каковы есть, несмотря на все их усилия стать другими. Макс просто родился Максом с пищей в бороде. Но если сменить угол зрения, возможно, его отец был достоин высших похвал за то, что никогда не воевал с собственной натурой, никогда не ожидал от себя большего, чем подсказывал здравый смысл, сформированный жизненным опытом, и поэтому не разочаровывался в себе и не предавался самобичеванию. Отличный разумный образ жизни, куда более разумный, чем у Майлза, который кое-как управляет своим бизнесом, подавлен тем, что не может взобраться на приставную лестницу, попрекает себя за измену жены и с ловкостью извращенца вляпывается в ситуации гарантированно тяжелые, если не вовсе катастрофические. Может, как предположила старуха, все дело в катехизисе, когда повторяешь изо дня в день “подчиним свою волю Господу”, и сколько же таких уроков преподал ему ныне выживший из ума священник, тот, что сидит на крыльце и злобно пялится на Майлза.
