Не то чтобы он – творец всего этого ужаса, потому что она знает, это не так. Собственно, его даже нельзя винить в том, как он обошелся со своей бабушкой. В некотором смысле Джон Восс, как Иисус, – безвинен, и тем не менее он – источник всяческого смятения. Если бы Иисус просто удалился, в Галилее все бы вернулось к норме, как вскорости произойдет и в Эмпайр Фоллз, ведь отец ей это обещал. Поэтому, когда Тик опять видит Джона – и она увидела его первой, поскольку глаз не спускала с двери в ожидании, когда та откроется, – в ней вспыхивает желание, прежде чем она успевает его погасить: пусть он снова исчезнет, и теперь уже навсегда. Умрет? Это она подразумевает? Она надеется, что нет. Никто не может желать, чтобы этот парень, этот ребенок, болтавшийся часами в мешке для грязного белья, подвешенном в стенном шкафу, прекратил свое существование. Просто – для своего же блага – ему не нужно существовать здесь, потому что “здесь” оказалось для него местом неподходящим. Она чувствует то же, что должны были чувствовать ученики Христа. Они не желали, разумеется, чтобы его распяли, но как же им, наверное, полегчало, когда могилу завалили камнем, накрепко запечатав все, что с ними произошло, дабы они смогли вернуться к ловле рыбы, в чем они знали толк, в отличие от ловли человеков. Неудивительно, что позднее они не узнали его на дороге в Эммаус. Не хотели узнавать, не более чем хочет Тик вновь впустить этого несчастного мальчика в свой мир.
Кроме беспорочности, во всем остальном Джон Восс на Иисуса, конечно, не похож. Чем он всегда был, как не молчаливой, угрюмой, злобной обузой, которую никто не жаждал взвалить на плечи? Не считая ее отца, взявшего Джона на работу, и саму Тик, проявившую к нему участие – правда, не по своей воле, – единственным человеком, кто заботился о нем, была его бабушка, и он отплатил ей за доброту, выбросив ее безжизненное тело на свалку, словно протертый ковер. Нет, его исчезновение было избавлением, развеявшим, пусть и не до конца, жуткое впечатление от его поступка. Верно, в течение пяти дней все графство Декстер искало Джона Восса, но, если начистоту, никто не надеялся его найти. Существует ли для этого термин? – задумывается Тик. Когда что-то ищут в надежде не найти? Втайне вы радуетесь пропаже, и если лично вас не обвиняют в случившемся, то зачем это “что-то” возвращать обратно?
Джон Восс целенаправленно шагает к Синему столу и останавливается в нескольких футах от Тик, обнаружив, с раздражением несомненно, что сесть ему некуда. На следующий же день после его исчезновения стульев за их столом убавилось на один, в этом, понимает Тик, проявилось всеобщее тайное желание. Миссис Роудриг, отмечает Тик, поднялась из-за учительского стола и явно прикидывает, стоит ли ей двигаться с места. Все прочие просто ошалело таращатся.
Ни на кого не глядя, Джон с глухим стуком кладет на стол свернутый продуктовый пакет. Теперь, когда он приблизился, Тик чувствует его запах. От него воняет так же, как воняло в сентябре, пока он не начал работать в ресторане. Одежда отсырела, к ней прилипла грязь, волосы спутаны, и из них торчат засохшие листья и обломки веток. В классе тишина. Левой стороны своего тела Тик вообще не чувствует. Она тянется к рюкзаку, где в боковом кармане, рядом с канцелярским ножом, лежит сэндвич; она приносит его с собой каждый день на тот случай, если парень появится.
Первым обретает дар речи Джастин Диббл.
– Эй, Джон, – говорит он как ни в чем не бывало, словно они просто оба пришли на урок рисования, – что у тебя в пакете?
Сперва кажется, что Джон его не услышал. Когда же он запускает руку в пакет и достает револьвер, он будто делает это, догадывается Тик, реагируя не на вопрос Джастина, но на голос, звучащий в его голове. Револьвер выглядит старинным, а может, это театральный реквизит – деревянная рукоятка и длинное дуло. Джон прицеливается и стреляет без колебаний, и Джастин исчезает под оглушительный грохот. Его просто больше нет за столом. Миссис Роудриг, проделавшая путь до середины класса, застывает у вазы с букетом, модели для их натюрморта, учительница не в состоянии шагнуть ни вперед, ни назад, ни даже закричать, и прежде чем смолкает эхо от первого выстрела, раздаются еще два, и миссис Роудриг падает на колени, а на ее груди расцветает огромный пион, ваза летит на пол и разбивается вдребезги.
– О господи, о боже, о боже мой, – тоненько причитает Кэндис, и Тик тянется к парню, прежде чем он выстрелит в четвертый раз. Она точно не знает, дотронулась ли до него, но, видимо, дотронулась, потому что Джон Восс медленно поворачивается к ней лицом. Оба стоят, хотя Тик не помнит, как она оказалась на ногах. За ее спиной – слышит она или воображает, что слышит, – открывается дверь классной комнаты, и ребята выбегают в коридор, и Тик страшно жаль, что ноги не дают ей последовать за ними. Поле зрения сужается, как обычно перед тем, как она потеряет сознание. Она оглядывается туда, где сидела Кэндис, но ее подруги там больше нет, и Тик надеется, что та либо убежала, либо нырнула под стол. Она не хочет, чтобы Кэндис пострадала, не теперь, когда они подружились.
Ей приходит в голову, что дурацкая игра Зака Минти подготовила ее к этому моменту. Храбро, насколько это в ее силах, Тик смотрит прямо на Джона Восса, зная, что очень скоро все закончится. Зрение сужается так, что она с трудом различает его. Лицо парня в крови, глаза печальны. Когда он заговаривает, его голос доносится откуда-то издалека.
– Вот о чем я мечтаю, – отвечает он на вопрос, который она задала ему когда-то давным-давно. Затем жмет на спусковой крючок, и Тик слышит звук в полной уверенности, что это последнее, что она слышит в своей жизни, и падает навзничь в черную тьму.
Глава 31
На другом конце города Майлз Роби, сидя на краешке больничной кровати, составлял в уме список людей, перед которыми он должен извиниться, когда персона из этого списка, его бывшая теща, вошла в палату, опустилась на стул, стоявший у двери, и принялась хохотать. Майлз смотрел на Беа здоровым глазом, другой слипся от слизи и крови и распух. Наконец Беа затихла и перевела дыхание.
– Прости, Майлз, – выдавила она, – я не над тобой смеюсь.
Человек, одетый в больничный халат, заношенный до прозрачности, счел эту ложь совсем уж неумелой. В палате на двоих Майлз лежал один, так что его бывшей теще больше не над кем было потешаться. Сперва вторую кровать занимал не кто иной, как Джимми Минти, и что это за извращенная больничная политика, удивлялся Майлз, вынуждавшая мужчин, подравшихся друг с другом, находиться затем в одном помещении. Впрочем, в драке досталось куда больше Майлзу, нежели Джимми Минти, поэтому полицейского вскоре выписали, а Майлза с болью в почках и трещиной в ребре, двумя выбитыми зубами и кровью в моче, одуревшего от лекарств, оставили на забаву посетителям. Начиная со вчерашнего вечера проведать его явилось человек пять, хотя эти визиты он помнил смутно благодаря болеутоляющим, принятым с вечера. Дэвид с Шарлин заехали, разумеется, и отец Марк с новостями: Сакре-Кёр и Св. Екатерину официально объединяют в один приход. Сам отец Марк ожидал нового назначения, понятия не имея куда; наверное, еще дальше на север, где еще холоднее, предполагал он. Даже Жанин заглянула на минутку. В этом весь он, заявила она, стоило им развестись, как Майлз раздухарился и совершил нечто увлекательное. Она также поинтересовалась, в курсе ли он, что с двумя выбитыми зубами он смахивает на Макса. По крайней мере, она не пускала к нему Тик, за что Майлз был ей благодарен.
