Она украдкой скашивает глаза на работу Кэндис и с удивлением обнаруживает, что у подруги получается совсем неплохо. До сих пор она лишь повторяла то, что делала в прошлом году, – стратегия, которую Тик бы не порекомендовала, учитывая, что в прошлом году Кэндис аттестовали неудовлетворительно именно из-за точно такого же натюрморта. Но миссис Роудриг будто напрочь об этом забыла, и пока ни одна из работ Кэндис не получила низкой оценки, о чем мистеру Мейеру, директору, наверное, любопытно было бы узнать. Отметки, выставляемые миссис Роудриг, соотносятся самым обескураживающим образом с уровнем доходов родителей учеников, и, по словам отца Тик, это обстоятельство мистеру Мейеру уже известно, что, надо полагать, и объясняет повышение успеваемости Кэндис в художественном классе.
Рисунок подруги более всего впечатляет Тик тем, что Кэндис сумела сделать ровно то, чего требовала миссис Роудриг, – вспомнить, как прекрасен был пион, и воплотить эту красоту в красках. Впрочем, огромный и кричаще-розовый цветок любви – идеальный объект для Кэндис. И она хорошо справилась с этим заданием, отчего Тик одновременно и радостно за подругу, и грустно. Вчера, после прогулки вдоль реки, девочки на обратном пути домой скрепили дружбу, обменявшись, честно и без утайки, своими секретами. Разумеется, Кэндис весь триместр использовала Тик в качестве склада секретов, но Тик ответила тем же впервые.
Секрет Кэндис: у них с Джастином был секс – вот почему он сегодня такой тихий и почему, стоит Джастину оторваться от своего листа бумаги, они обмениваются улыбками, застенчивыми, боязливыми, исполненными признательности, ошеломления и смущения. Тик поведала Кэндис, что это она тогда в сентябре подобрала канцелярский нож и незаметно сунула его в боковой карман своего рюкзака, поэтому его до сих пор и не нашли. Затем она призналась Кэндис, что пока не вернула нож на место, в шкаф с рисовальными принадлежностями, и медлит, потому что ей нравится думать, что у нее есть оружие, хотя для пацифистки, каковой Тик себя считает, это, конечно, совершенная дикость. По правде говоря, каждый раз, когда она вынимает нож, ощущая его холодное прикосновение, у нее немедленно начинает неметь левая рука, и она кладет нож обратно, пока ей совсем не станет плохо. Она отлично понимает, что сегодня после урока просто обязана подложить ножик в шкаф, но не сделает этого, и причина ей тоже хорошо известна: Зака Минти утром выписали из больницы. Она прошла мимо него в коридоре на перемене и заметила, как он посмотрел на нее и Кэндис. И теперь она каждую минуту ждет, что дверь в класс рывком распахнется и Зак Минти усядется за Синий стол. Тик не может уговорить себя не думать о плохом, особенно после того, что произошло вчера между ее отцом и папашей Зака.
Ей все еще в это трудно поверить, но ее отца ждет тюрьма. Как сказал дядя Дэвид, именно там окажется Майлз, когда его подлечат и выпустят из больницы. Отец Зака еще вчера хотел засадить его в камеру, но, когда он привез Майлза в участок, шеф полиции отправил обоих прямиком в городскую больницу, но Тик пока к отцу не пускают. По словам дяди и Шарлин, поджидавших Тик у ее дома, адвокат, которого они наняли, полагает, что надолго отца не запрут. Но скорее всего, арестуют, и придется вносить залог. Может, отец меньше переживал бы, если бы ему не было так стыдно, сказал дядя Дэвид, и он не хочет показываться Тик в его нынешнем виде. И просит у нее прощения за то, что из-за него срывается воскресная поездка в Бостон, впрочем, на выставку ее отвезут Дэвид и Шарлин. И не успеет она опомниться, как все опять придет в норму.
Когда Шарлин с Дэвидом собрались уходить, Тик вдруг спохватилась: почему дома никого нет? Она оттягивала возвращение домой, опасаясь неизбежного скандала. После того происшествия на Имперской авеню мать точно должна быть не в себе, от злости и тревоги она наверняка опять взбесится, а Уолт попытается вмешаться, отчего все станет только еще хуже. Но теперь Тик забеспокоилась и спросила, где ее мать.
Два взрослых человека замялись, переглядываясь, словно надеялись, что именно этот вопрос Тик не задаст.
– Скоро вернется, – ответила Шарлин. – Она сейчас в больнице.
– Ей можно навещать папу, а мне нет?
Тогда они и пояснили, что навещает Жанин не Майлза, но Уолта, которого госпитализировали с сотрясением мозга и переломом руки. И с большой неохотой рассказали, как Уолт заполучил эти травмы.
После чего Тик спохватилась по другому поводу:
– А кто остался в ресторане?
– Мы закрыли его на сегодняшний вечер, – признался Дэвид. – Иного выхода не было. Если хочешь, поехали с нами, поужинаем вместе. У меня в духовке полторы сотни энчиладас.
Так они и сделали. Сидели втроем за угловым столиком в темном зале, молча ели энчиладас и наблюдали, как на парковку сворачивают автомобили, натыкаются на объявление на входе и уезжают прочь.
За ужином Тик мысленно подвела итоги. За один день ее мать чуть не протащила Тик, вдетую в рюкзак, застрявший в машине, по всей Имперской авеню; она и Кэндис Берк стали лучшими подругами; ее отец сломал руку Уолту Комо в борцовском поединке, затем подрался с полицейским и угодил в больницу, откуда его прямиком доставят в тюрьму, и, наконец, на дверях “Имперского гриля” красуется объявление “ЗАКРЫТО ВРЕМЕННО”. И это не считая всяких безобразий, случившихся ранее на неделе.
Но ведь очень скоро все опять придет в норму?
* * *
Что бы там снаружи ни подскакивало, замечает Тик, скачки не прекращаются, но теперь они ближе. И бывший “мячик” больше напоминает человеческую голову, хотя, конечно, это полная ерунда. Тик с любопытством наблюдает, обретет ли это нечто смысл либо останется бессмыслицей, и она уже готова поставить на последнее – возможно, в знак признания иррациональности мира, где люди, которых она знает, – например, ее отец – оборачиваются незнакомцами, и сам мир дает крен, и твердое превращается в жидкое, как на картинах Дали, где человеческие головы, отсоединенные от тел, несет по волнам взметаемой ветром травы, – как вдруг данная подпрыгивающая голова обретает смысл, и мир вновь кренится, хотя и не валится окончательно. Потому что голова, понимает Тик, принадлежит Джону Воссу, и подскакивала она вовсе не на воде и не на травяных волнах, но лишь на плечах парня. То, что Тик наблюдала из окна, – свойственная парню подпрыгивающая походка, и шел он издалека через все поле, потом по гравиевой дорожке, а за неровностями почвы нельзя было увидеть его тела. И лишь когда он ступает на пологий склон, где отец Тик в свое время потерял управление, сидя за рулем новенького “линкольна” миссис Уайтинг, шея парня, затем плечи, торс обретают зримые и вполне человеческие формы. Внезапно он меняет курс, исчезает за рядами автомобилей, пропадает, словно его здесь никогда и не было, и Тик начинает казаться, что у нее просто разыгралось воображение.
Но нет, лучшее доказательство того, что увиденное ею происходит в реальности, ее онемевшая левая рука.
* * *
Первое, что она сознает, когда он входит – шестнадцатилетний мальчик со свернутым продуктовым пакетом под мышкой, – каким облегчением стало для нее его исчезновение. Ей жутко стыдно, но отпираться она не будет. Стоит ей лишь взглянуть на него – голова опущена, согнутые плечи приподняты, вдобавок его непрошибаемое молчание, словно он уверен, что можно вот так войти в художественный класс и начать с того, на чем остановился, – и в голове Тик опять оживает мысль, которую она старалась игнорировать все эти дни, стесняясь поделиться ею даже с отцом: без этого парня всем только лучше.
