Через неделю нас расписали. На свадьбе, которая состоялась в университетском буфете, я слышала, как доцент Дрындин осторожно предупредил Петр Ивановича:
– Эта твоя жена тебя уничтожит.
– Ну так и пусть себе уничтожит, – ничуть не смутившись, ответил ему Петр Иванович. – Зато какое великое счастье – умереть от любви.
2017
– Голландцев наверняка можно хорошо продать, – Сергей за разговором достал из бара бутылку виски.
Я уже привыкла, что стоит людям услышать про моих голландцев, как они сразу задумываются, за сколько их можно продать.
– Продать, наверное, можно. Только я все равно не буду их продавать. Зачем?
– На эти деньги можно пожить, например, в Амстердаме.
– Ага. Полюбоваться живописью.
Сергей рассмеялся.
– Тебе налить?
– Если только на самое донышко. Я достаточно накачалась за последние дни.
Сергей налил мне полстакана вязкой золотистой жидкости, похожей на яблочный уксус. Точно такой плещется в графине венецианского стекла на той картине с устрицами.
– Предположим, какой-то коллекционер спит и видит этих твоих голландцев, – он не хотел отпускать тему.
– Ну так и пусть себе спокойно спит дальше. Нет, ты сам посуди, кто-то готов отдать кучу денег за шесть картин, которые у меня уже есть, и мне не надо прилагать никаких усилий, чтобы они и дальше у меня были. Хоть в этом мне повезло. И какая кому разница, где они висят – у меня дома или у этого коллекционера? И здесь, и там их одинаково мало кто видит.
– Странно. Тогда зачем они вообще?
– Мне нравится разглядывать их в деталях и каждый раз обнаруживать что-то новое. Знаешь, в голландской литературе есть множество произведений об опасных амурных интригах. Так вот, портрет молодого человека со шляпой в руке напоминал голландцам одну популярную книжку, в которой мужчинам советовали не доверять женщинам. А теперь я смотрю на картину и думаю, что юношу, возможно, заманивают лишь затем, чтобы потом жестоко отвергнуть.
– Это такой изощренный способ мести?
Мне показалось, что Сергей уловил мой скрытый подтекст и насторожился. Хотя я выдала себя случайно. Смешавшись, я глотнула виски и едва не обожгла горло.
– В голландской живописи каждая деталь обозначает что-то еще, кроме самой себя. Знаешь, я думаю, что и в жизни все обстоит абсолютно так же. То есть за бытовыми смыслами наших поступков всегда скрывается что-то еще.
– Например, ты только что навернула баночку кильки в томате. И что это означает?
– О! Во-первых, это не просто килька, а продукция твоего предприятия, и мне она понравилась. Во-вторых, вспомнился вкус времени, когда килька в томате была настоящим спасением. Моя мама даже варила из нее суп. Я отфыркивалась, но ела. Кстати, почему сейчас такой ценовой разброс? Есть банки по тридцать пять рублей, а есть по сто девятнадцать.
– По тридцать пять наверняка черноморская, потому что балтийская такой дешевой просто быть не может. Ну а по сто девятнадцать отборная, уложенная рыбка к рыбке брюшками кверху. Хотя посредники еще цену накручивают… Так ты занималась голландской литературой? – Сергей почему-то резко оборвал тему кильки. Может быть, он просто не хотел говорить о работе, без всяких там скрытых смыслов.
– Нет, что ты. Я защитилась по ницшеанству Горького.
– По ницшеанству… кого?
– Кого-кого? Горького. Думаешь, зачем Алексей Максимович такие шикарные усы отрастил? Кумиру своему подражал. В общих чертах могу рассказать, если тебе это интересно.
Обычно это вообще никого не интересует, поэтому теперь я спрашиваю, прежде чем приниматься растолковывать, что знаменитую фразу «Рожденный ползать летать не может» Горький слямзил у Ницше, только немного переиначив, но в СССР широкая общественность об этом не знала, потому что Ницще выдавался по спецразрешению, а когда его разрешили читать всем, Горький оказался в опале и даже подвергся осмеянию как основатель соцреализма, хотя мужик-то был интересный во многих смыслах и женским вниманием не обделен.
Однако в глазах Сергея я не заметила ни проблеска, на мою реплику «если тебе это, конечно, интересно» он просто повел плечами, поэтому я очень коротко объяснила, что учение Ницше было модно в России в начале двадцатого века, что оно помогло Алеше Пешкову вытащить себя за волосы в писатели и что мне оно в свое время тоже помогло. Чем? Тем, что научило переступать через мнение так называемых приличных людей во имя собственного спасения, потому что в противном случае тебя все равно никто не кинется спасать, они будут только наблюдать со стороны: а как, интересно, она выкарабкается? И когда выкарабкаться все-таки удастся, отметят с едкой завистью: вот же сучка!
– Ты имеешь в виду мезальянс с профессором Блинниковым? – Это все, что вынес Сергей из моего рассказа.
– Мезальянс с профессором Блинниковым был только началом. Кстати, у нас получилась весьма интересная семейная жизнь. Не скажу что веселая, но насыщенная, и в ней даже присутствовало что-то похожее на настоящее чувство.
– Чувство благодарности?
– Не только. Профессор в меня по-настоящему влюбился, хотя сам понимал, что со стороны это выглядит смешно. И над нами действительно посмеивались, когда мы с ним под ручку прогуливались в сквере у Французского пруда. Мне было с ним очень легко…
Я не стала рассказывать, что профессор Блинников любил купать меня в ванной. Намыливать снизу доверху, а потом поливать из ковшика. Эта процедура называлась рождением Афродиты, в такие моменты, вылезая из ванны, покрытой бурым налетом ржавчины, я почти верила в то, что выхожу преображенная из морской пены. Он еще просил меня постоять голой перед зеркалом в прихожей. Там было большое старинное зеркало, тронутое муаром времени, в резной оправе, напоминающей картинную раму. «Ты только посмотри на себя! – настаивал Петр Иванович. – А потом вспомни тех людей, которые распускают про тебя всякие сплетни. Кто ты и кто они. А?»
Естественно, читающая публика говорила, что юная прохиндейка, известная тем, что путалась с финнами, окрутила выжившего из ума профессора ради квартиры, потом – ради диссертации, которую, естественно не я писала, а за меня Блинников. Потом решили, что все-таки я сама, потому что некие просторечия в тексте профессору вовсе не свойственны, но все равно диссертация липовая, Блинников якобы сумеет договорится с ученым советом…
Однажды его застали в мужском туалете за интересным занятием. Судя по сладострастному мычанию, долетавшему из кабинки, профессор в перерыве между лекциями предавался рукоблудию. О происшествии я узнала совершенно случайно, мимоходом подслушав пересыпанный хихиканьем разговор в курилке. Курили обычно под лестницей возле кафедры, там хорошая вентиляция, и иногда в рекреацию с потоком воздуха долетали всякие интимные фразы, типа: «Нет, вы только подумайте! – А ведь говорили, что он давно не может…»
