Потом я не раз вспоминала эту мамину фразу, да и сам момент. И что бы там ни случалось, я всякий раз говорила себе маминым голосом: «Пусть это будет самая большая неприятность в твоей жизни».
В начале лета я встретила Сергея Ветрова с Таней еще раз. Они прогуливались вечером в парке, и я поспешила спрятаться за кустами, едва завидев их. Это случилось сразу после экзамена по истории КПСС.
На экзамен Таня пришла лохматая и какая-то потерянная, будто не спала всю ночь. Старый коммунист Черкесов, которому мы сдавали предмет, даже спросил, все ли с ней в порядке. Она ответила, рассеянно улыбаясь, что все прекрасно и что она готова взять билет. «Ну тяни, красавица». Таня села позади меня, я слышала, как она лихорадочно листает методичку, потом Таня ткнула меня ручкой в спину и прошептала: «Сонька, роль КПСС в Великой Отечественной войне – что говорить?» По-моему, сказать можно было слету много чего даже без подготовки. Быстро обернувшись, я успела только сказать: «Главная у нее роль, для Победы – главная», как раздался грозный окрик Черкесова: «Крейслер! Еще раз обернешься – выставлю с экзамена». Таня затихла, но через несколько минут опять жарко зашептала мне в спину: «А что еще?» Дождавшись, когда Черкесов отойдет покурить к открытому окошку – он курил даже на лекциях, я успела передать ей записку со словами «руководство партизанским движением» и быстренько уткнулась в свой листок. Отправив окурок в окошко, Черкесов прогремел: «Крейслер! Иди отвечать». И когда я уселась напротив него за стол, покрытый красной скатертью, он добавил: «Ты разве не знаешь, что я старый чекист? Я затылком вижу!» Он еще прошелся по моей фамилии: «Замуж бы скорей, что ли, вышла, а то говоришь Крейслер, а вспоминаешь “Аврору”», прогнал меня по курсу истории КПСС вдоль и поперек, спросил, как звали Троцкого, какова основная опасность троцкизма и как партия с ней боролась. Помурыжив меня минут пятнадцать, он наконец сдался, но поставил мне в зачетку «хорошо», снизив балл за списывание. Я сказала, что буду пересдавать.
– Но ведь четверка тоже хорошая оценка.
– А я хочу пересдать на пять!..
Таня тоже сдала историю КПСС на четверку. Она начала пересказывать Черкесову «Молодую гвардию» как пример руководства КПСС молодежной организацией, и когда Черкесову надоело, он ее прервал и поставил «хорошо» за находчивость и красоту. Именно так и сказал, мне передавали.
2017
Как вкрадчиво и жестоко надвигалась осень! Изжелта-зеленые яблоки на ветвях исходили соком, рябина дразнила алыми гроздьями, первые желтые пряди продернулись на березах уже в конце августа, невероятно глубоким золотым цветом отливало на закате небо, но вся эта ярко вспыхнувшая красота означала только преддверие заморозков. Природа не боялась смерти, ее прощальные костры звучали торжественно и невыразимо прекрасно.
Мы стояли, обнявшись, внутри большого костра осени – в парке, я и Сергей Ветров. Мы жили, вырванные на несколько дней из контекста времени, но мне хотелось сгореть дотла на этом костре, чтобы пепел моего давно глухого сердца развеял ветер зимы. Но сначала мне нужно было уничтожить Сергея. Потому что Таня давно лежала в земле, а мы до сих пор дышали, и наше дыхание зримо обозначалось паром. Kosto. Так это будет по-фински. Kosto – слово языческое. Месть. По-моему, по-фински звучит более точно. Жестоко. Грубо. И означает отомстить так, чтоб даже косточек не осталось. Так в «Калевале» Куллерво мстил всему человечеству, Куллерво, влюбленный в собственную хозяйку, изнасиловал и убил ее. Нет, ее не разорвали медведи – это только поэтизация насилия…
Вообще, если мне случается наблюдать за очень молодыми людьми, в некоторый момент становится страшно оттого, что они сейчас смеются беззаботно и даже грубовато в своем счастливом неведении, полагая, что и дальше жизнь будет легко катиться вперед, но ведь так не бывает. Это теперь я знаю: что бы ни случилось, всё можно пережить, сделаться лучше или хуже – иногда это сложно определить, но нужно только научиться жить дальше. Потому что сколько там ни остается впереди – это ведь тоже называется жизнью.
– Такая яркая осень бывает только у нас, – сказал Сергей, подставляя лицо небу. – В Латвии с моря налетает ветер, срывает листья, и они становятся бурыми уже на земле.
– Ты сказал у нас? У нас – это здесь?
– Да. Мне кажется, что та, давно забытая жизнь вынырнула на поверхность и начала прирастать. И мне хорошо в ней, – он легко сдул прядь волос с моего лба.
– А раньше? Тебе было хорошо… с нами, то есть здесь?
– Весело было. А когда весело, и дефицит в радость. Достанешь палку колбасы – и уже счастье.
– А я вот не люблю вспоминать юность, – сказала я, хотя в последние дни только и делала, что вспоминала общую для нас юность.
– Почему? Наверняка у тебя была масса поклонников. Я бы точно не прошел мимо.
– Сомневаюсь. Я была настоящая жирдяйка.
– Ты? – Сергей расхохотался. – Ну, если только в порядке самокритики. У тебя идеальное тело, я такого еще никогда не видел, позволь сказать по случаю.
– Не видел? И много ты их видел – тел?
– Достаточно, – он отнюдь не смутился, но предпочел не развивать тему.
Я нервно поправила шейный платочек. Какого ж рожна ты говоришь, что у меня идеальное тело? Как ты можешь так говорить, когда у тебя была Таня?
– Я сам хотел спросить, как тебе удается держать форму.
– Люблю смотреть на красивых людей и пытаюсь как-то соответствовать. В юности я думала, что красивые люди живут иначе, чем обычные, что все им дается легче…
– У меня первая жена была красавица, – подхватил Сергей. – Как увидел – чуть не упал, ни спать, ни есть не мог. А потом…
– Что?
– Позолота облетела, а под ней обнаружилась обычная матрешка, которая двух слов слепить не могла. Впрочем, я не люблю вспоминать об этом…
– Вот видишь, тоже не любишь, – передернув плечами, я направилась вперед пылающей аллеей, наступая на желтые, красные, оранжевые листья, и он поспешил за мной.
Некоторое время мы шли молча, шли и горели, и я думала: знал бы ты, что же такое там, под слоем моей позолоты. Чешуя холодной рыбы или кожа рептилии. Скорее последнее. По крайней мере хвост всегда отрастает, сколько бы его ни рубили.
Еще в голову настойчиво лезла мысль, что вот же наконец и осень. А что это конкретно означает, я даже себе растолковать не могла. Осенью проступают скрытые до поры смыслы. Почему именно осенью? Потому что внутри большого торжества лета не хочется задумываться ни о чем таком. Летом просто живешь, пуская на ветер надежды и деньги. Лето никогда не оправдывает ожиданий, но это становится понятно именно осенью, когда надеяться больше не на что. И это нормальное состояние. В осени сквозит искомая экзистенция, здесь и сейчас, когда вот так идешь аллеей, разгребая носами ботинок разноцветные листья, и думаешь: «Какая красота под ногами», и эта красота тем острее, что к вечеру ее уже не будет. Холодный дождь измочалит листья, прибьет к земле, а вскоре они сами станут землей. Поэтому стоит торопиться жить, внимая этой кричащей, ослепительной красоте.
