– Videoiden mimmit ovat viimeinen asia, mihin varsinaisesti halusin itseäni verrattavan! – выдала она и сама удивилась, что смогла слепить по-фински такую длинную отповедь: эти дамочки на видео – последнее дело вообще, не вздумай меня с ними сравнивать!
Парень спокойно ответил ей: я так думаю, ты явно не местная, иначе из-за тебя тут все давно бы передрались. Кто-нибудь прыгнул бы с крыши, другой – повесился, а третий кого-то пришил. В общем, смотреть на тебя просто замечательно. – Ну так смотри себе, только с вопросами дурацкими не приставай. – Да? А ты будешь участвовать в конкурсе красоты? – Я же просила, с дурацкими вопросами… – Это, кстати, совсем не дурацкий вопрос. Ты сама откуда? – Из России. – А, тогда тебя еще не возьмут. Русских на конкурсы вообще не любят брать. – Ну, это мы еще посмотрим, как они меня не возьмут! – Танюшку почему-то сильно задело последнее замечание про русских, хотя еще пять минут назад она и не думала ни о каком конкурсе. А финн основательно на нее залип и вдруг начал жаловаться, что этим приключением готов даже испортить все свои отношения с близкими людьми, потому что все равно его никто не любит, и каждый новый день ему только хочется плакать…
«Ты в этом не одинок», – думала она во время его слезливого монолога.
Она чуть не опоздала на последний автобус, едва отделавшись от белобрысого кавалера. Правда, он, может быть, именно этого и добивался – чтобы она опоздала на свой автобус.
Выскочив на своей остановке и все еще куда-то торопясь, Танюшка стремглав кинулась аллеей, плотно засаженной елями, к дому, который посреди осенней непогоды казался ей настоящим спасением от плачущих финнов, любопытных глаз и чужого воздуха вообще. В доме оставались некоторые вещи как доказательство того, что все это ей не снится и что ее одиночество кончится не позже двадцать восьмого октября. Она знала уже по предыдущей жизни, что Петр Андреевич предельно пунктуален. (Она так и не смогла одолеть привычку даже про себя называть его по отчеству.) Из его вещей в шкафу оставался светло-коричневый костюм в шоколадную полоску, в котором он был похож на гангстера. В самом начале осени он носил его с бурыми штиблетами, недоставало только гангстерской широкополой шляпы и пистолета за поясом, хотя грабить банки было давно уже не модно, и Танюшка понимала это. Теперь, когда он уехал, она иногда прижималась к этому костюму, но надеть не решалась, потому что он бы наверняка это не одобрил, как ей почему-то думалось. Может быть, потому, что костюм был каким-то образом связан с его статусом, властью, которой он обладал над людьми, в том числе и над ней, хотя власть над ней была совсем иного рода. Но все равно, даже сейчас, прикасаясь к его костюму, она ощущала себя так, будто трогает святыню, и еще – что за ней наблюдают, хотя дом был пуст, и в его тишине слышно было, как потрескивают стены. Она так ни разу и не решилась позвонить ему в Россию, хотя он купил ей сотовый телефон и забил свой номер, однако звонить разрешил только в случае атомной войны. Потому что не было никакого смысла звонить и жаловаться, что ей одиноко. И что она будет безумно скучать – это тоже было понятно, вдобавок еще и весьма банально.
– Дождись уже двадцать восьмого и не создавай неудобных ситуаций – ни мне, ни себе.
– Да? А сам ты разве позвонить не можешь? Из укромного места.
– Хорошо. Ближе к приезду я тебе позвоню, – пообещал он, однако так до сих пор и не позвонил, и вот уже гаденькое холодное беспокойство поселилось внутри. Хотя она знала, что он вернется. Она ему верила. И если бы не было этой безусловной веры, она лишилась бы последнего убежища для своего истерзанного сердца.
Ей предстояло убить еще дня два-три, в противном случае время неизвестности безжалостно убило бы ее, поэтому она все-таки решилась. Конечно, это была почти безумная затея – участвовать в конкурсе, на который гостей будут пускать исключительно по приглашениям и на который будут приезжать на роскошных машинах. Однако раз уж она решила, отступать было некуда.
Она позвонила в оргкомитет конкурса, ей ответили, что кастинг уже закончен и что усиленно идет подготовка в Выставочном центре Пасила. Танюшка знала, что от вокзала в Пасила ходит электричка, а там рукой подать до этого выставочного центра, в котором их фонд однажды проводил семинар по книгоизданию… У нее было достаточно денег, чтобы поселиться в фондовской гостинице недалеко от вокзала, номер пришлось снять за свой счет, потому что она была в отпуске.
Едва забросив чемодан в комнату, она поспешила на электричку, стараясь не проникаться привычной депрессией Хельсинки, которая парила в воздухе и неизбежно затекала внутрь вместе с дыханием. Яркая осень не могла побороть вечного уныния города, мрачного, как подземелье троллей. Серые громады зданий наступали со всех сторон, хмурое небо давило на плечи…
Найти оргкомитет конкурса не составляло труда: в фойе выставочного центра табличка сообщала, что он находится в студии 117. Выпив в буфете кофе, чтобы взбодриться, – пришлось встать очень рано, чтобы успеть на первый автобус, – она прошествовала прямиком туда, гулко цокая каблуками в пустынном коридоре, и звук ее шагов отдавался под куполом черепной коробки, потому что она почему-то очень переживала, что сейчас ей скажут еще раз, что кастинг уже окончен. Хотя какая разница, если разобраться? На конкурс красоты все приходят со своими зубами, ногами, волосами и т. д. И уходят ровно с тем, что пришли. Тогда какой же в этом может быть смысл? Разве что кто-то скажет, что ты самая красивая. Танюшка в принципе и так это знала, и все-таки потянула на себя дверь студии 117.
За дверью не оказалось ничего особенно странного. Обычные столы и стулья, разве что расставленные хаотично, как будто между ними бегали и играли. За одним из столов сидел мешковатый дядька с остатками волос над ушами, который как раз в этот момент завтракал или обедал кофе с гамбургером.
– Moi! – она поздоровалась, улыбнувшись буквально до ушей. Танюшка старалась держаться как можно увереннее, хотя ей пришлось прежде убедить себя в том, что дело-то вовсе житейское и не стоит тушеваться перед каким-то там дядькой.
– Moi! – он поспешно сглотнул кусок и, похоже, обжегся кофе.
Она сказала, что хотела бы участвовать в конкурсе красоты, хотя знает, что кастинг закончен, но, может быть, все-таки еще не поздно…
Он несколько секунд смотрел на нее с полуоткрытым ртом, не мигая и почти не дыша, потом усиленно замотал головой: Ei, ei! – в том смысле, что нет, еще не все потеряно, еще возможно втиснуться в стройные ряды финских красоток. Он лихорадочно вытер о свитер масляные пальцы, неловко смахнул со стола остатки гамбургера, полез за ними под стол и наконец отправил в мусорную корзину. Кто ты, расскажи о себе, попросил дядька.
Она сказала, что работает в Культурном фонде, поэтому сейчас постоянно живет в Финляндии, и это было в сущности правдой. По крайней мере из фонда ее пока что никто не увольнял, ну а некоторые детали личной жизни… да кому какое дело до ее личной жизни. Она пришла доказать всему миру – ну, пускай сначала всей Финляндии – что она самая красивая, и если кто-то этого не понимает, то…
