Танюшку раздражало постоянное дочкино нытье. Вроде бы счастливое у ребенка детство, ей покупают все, что она захочет, – игрушки, мороженое. Попробовала бы Танюшка в детстве так капризничать: хочу – не хочу, сразу бы затрещину получила. На силикатном Танюшке просто запрещено было чего-то там особенного хотеть. Может быть, именно потому сейчас ей хотелось очень многого, причем сразу, буквально завтра, ведь жизнь утекала, как морская вода, оставляя после себя только соленый привкус, – такой еще оставляют слезы. Хотя плакать вроде повода не было, но привкус-то оставался.
Курортный Дом мод оказался вполне захолустным заведением. Возведенный из стекла и бетона, он, может, и был призван символизировать устремленность в небо, заоблачные выси, где обитали высокие нравственные идеалы. На деле внутри этого здания, насквозь просвеченного южным солнцем, получалось что-то вроде теплицы, а в коридорах, напротив, царила сырость. Вдобавок в каждом углу плакат вещал словами Чехова о том, что в человеке все должно быть прекрасно. Вялые закройщицы и портнихи в халатах и домашних тапочках уныло передвигались между цехами, модели, действительно слишком упитанные и задастые для своей профессии, покуривали в обширной рекреации с надменно-усталым выражением смуглых лиц. И только Валентин Таль, который пружинной походкой перемещался с этажа на этаж, из цеха в цех, был живым человеком в царстве полуденной дремы. Ему подчинялись и под его вкрадчивым напором постепенно оживали для последней примерки и репетиции закрытого показа, на который был приглашен директор Ялтинского швейного комбината. Таль намеревался открыть в Крыму собственное швейное производство, – впрочем, Танюшке это было вовсе даже неинтересно.
Ей предстояло выйти на подиум только один раз, продемонстрировать золотисто-охристый брючный костюм, который замечательно подходил ее смуглому румянцу и выгодно оттенял угольные глаза. Танюшкину косу Таль решил не трогать, хотя на фоне изысканно-томных и, казалось, до крайности изведенных светской скукой моделей Танюшка выглядела с этой косой как продавщица овощного ларька, которую спешно приодели по случаю. Вдобавок оказалось, что пройтись по подиуму не так-то просто, нужно сперва научиться шагать от бедра, а учиться было уже некогда, поэтому Таль в конце концов только махнул рукой, потому что иногда действительно стоит оставить все как есть. Зато брюки сидели на Танюшке как влитые, красиво облегая бедра, в отличие от изделий ширпотреба и даже от тех моделей, которые на заказ шила Катя. Таль объяснил, что все дело в импортных лекалах, Европа перешла на конструирование одежды из мелких деталей еще в условиях послевоенного дефицита и весьма в этом преуспела, а наша промышленность все цеплялась за основные выкройки легкого женского платья, юбок и брюк, стандартизированные до предела, поэтому на любой фигуре сидевшие мешковато.
Сергей еще что-то там передернул по поводу послевоенного дефицита: мол, надо же, под любую фигню можно подвести политическую подоплеку. Он держал на руках Майку, одетую в то самое голубое платьице, которое быстро мялось, и с девочкой то и дело пытались сюсюкать размалеванные дылды Валентина Таля. С подиума, с высоты своего положения, Танюшке было даже смешно наблюдать за мельтешней вокруг Сергея. Она заметила, как оживились эти скучающие девицы, когда появился Сергей, как вспыхнули в их глазах озорные искорки и почти зримо засочились слюной плотоядные кроваво-красные рты. И уже никого не занимали новые костюмы Валентина Таля, смелые, контрастные, необычные для курортного Дома мод. Девиц интересовал исключительно Сергей. Их будто током шарахнуло. Забыв себя, они почти бились в конвульсиях, пытаясь привлечь к себе внимание этого Аполлона в парусиновых шортах и обычной белой футболке.
– Танечка, ты только не комплексуй, – голос Таля вернул ее в действительность. – У тебя плечи зажаты, и это сильно заметно. Расслабься, руки должны двигаться свободно, как на шарнирах.
Сергей с Майкой вскоре вышли, потеряв к происходящему интерес, и атмосфера наконец остыла. Вскоре Танюшка и сама устала от придирок Таля. Главное, она не понимала, что именно делает не так и как надо делать. Она старательно пыталась копировать движения профессиональных моделей, но получалось, кажется, только хуже. В конце концов ей сделалось откровенно скучно. Вдобавок местные девицы, которые настропалились профессионально вертеть крепкими ягодицами, глядели на нее насмешливо, правда с оттенком зависти: надо же, какого отхватила жеребца!
Она слегка опоздала к обеду в пансионат, однако впервые за много дней ощутила настоящий голод, как после тяжелой работы, и умяла столовскую еду с большим аппетитом, заодно доев и за Майкой. Но вот что странно: переодевшись в привычный сарафан, Танюшка неожиданно ощутила себя настоящей матрешкой, провинциальной барышней с претензией на провинциальную же моду. Она еще попыталась поэкспериментировать с прической у зеркала, но так ничего особенного и не придумала, только заслужила реплику Сергея:
– Попробуй только косу отрежь – я с тобой разведусь.
Танюшка вздрогнула, хотя Сергей, конечно, шутил, насмотревшись на стриженых моделей. Отрезать косу – такое ей даже не приходило в голову, это же все равно что руку отрезать! Однако впервые Танюшка подумала о том, что может действительно потерять Сергея и что никто, наверное, даже не помышляет о разводе, когда выходит замуж, а между тем сколько народу разводится! До сих пор она почему-то была уверена, что Сергей принадлежит исключительно ей, хотя и называет матрешкой да еще подтрунивает, что она в некоторых вещах глуповата. Но разве найдется для него другая женщина ей под стать? А вот теперь оказалось, что вокруг слишком много соблазнов и, главное, что Сергей – лакомый кусок для акул и его опасно выпускать погулять без присмотра. Она никогда не требовала от него доказательств любви, не искала следов помады на его рубашке, не рылась в его карманах, она просто каждый вечер ждала его дома, готовила ему ужин, стирала носки…
– Танька, а этому Талю все-таки удалось на тебя брюки надеть, – Сергей произнес не зло, даже без обычной иронии. – А я-то уж думал, что ты – безнадежный случай.
Он легко приобнял ее сзади и поцеловал – почти дунул в затылок. Ну разве можно было не доверять Сереге, Сереженьке, который однажды выбрал ее, выдернул из родного дома, а заодно из нищей заскорузлой жизни. Он, как королевич, вошел в ее светлицу, взял за руку и сказал: «Идем!». Ведь он настоящий королевич, вот и фурии из Дома мод сразу его распознали, пусть даже он и разгуливал в шортах и простой футболке. «Какая же я счастливая! – подумала Танюшка, все еще глядя в зеркало. – И вообще хорошо жить!»
– Ты устал от моей глупости? – спросила она.
– От твоей – что ты, никогда.
Потом настала единственная ночь, когда они были действительно счастливы здесь, на юге. Она лизала его соленую кожу, и в привкусе моря на языке наконец не ощущался привкус слез, хотя она между тем думала, что делает это только лишь оттого, что ее муж нравится всем вокруг. И эти «все» обобщенно представлялись ей в виде девиц с ярко-красными намалеванными ртами и торчащими клыками вампира, с которых капала кровь Сергея.
Софиты слепили глаза. Подиум, на который выплывали модели, мыском вдавался в зал, и кресла в первых рядах оказывались буквально на расстоянии вытянутой руки. Сделав первые робкие шаги, Танюшка остановилась, но не там, где нужно было остановиться по сценарию, а раньше. Потом, едва совладав с собой, двинулась дальше, пытаясь шагать от бедра. Ориентиром для нее была дырка в линолеуме, на том самом месте, протертом до основания, следовало крутануться и, ненадолго замерев, принять поочередно несколько картинных поз, демонстрируя изделие со всех сторон. Негромко звучала музыка. Валентин Таль говорил в микрофон о преимуществах брючного костюма в деловой атмосфере советского учреждения, что он де не стесняет движений, подчеркивает достоинства фигуры и т. д. В какой-то момент в конце зала вспыхнули аплодисменты, и головы мгновенно повернулись на звук. Жирный дядька в первом ряду что-то нашептывал соседу, не отрывая от Танюшки масляных глаз. В следующее мгновение она поняла, что ей не хочется покидать этот подиум, так бы и стоять под перекрестным обстрелом восхищенных глаз, лучась безупречной красотой. Однако нужно было уйти, и вот, стараясь шагать непринужденно, она поплыла прочь, уловив спиной последний всплеск восторга и легкий шепот: «Какая красавица!» Ее вожделели. Еще немного, пара замедленных движений, и кто-нибудь несомненно сорвался бы с места, а следом и все остальные, готовые растерзать ее на клочки, только чтобы урвать себе кусочек прекрасной плоти. За пару минут на подиуме она успела надышаться восхищением, наполниться им, как жарким воздухом, и готова была воспарить к самому потолку, ощутив во всем теле необычайную легкость.
