На Маринке был новый бордовый свитер с искусно вывязанными косами, в фойе она расстегнула курточку, и свитер предстал во всей красе. Такой же нарядной была ее шапочка. Вдобавок она густо накрасила ресницы, чего прежде не делала. Танюшка знала, что Маринкин приятель Володя Чугунов подарил ей на Новый год французскую тушь с волокнами для наращивания ресниц. Маринка выглядела просто здорово, и Танюшку это обрадовало, потому что она давно переживала, что с такой блеклой внешностью у подруги просто нет шансов выйти замуж.
Сеанс начинался только через полчаса, они специально пришли пораньше, чтобы съесть мороженое в вафельном стаканчике и просто поболтать. Маринка рассказывала ей, что они с Володей собираются сходить на лыжах через озеро к Ивановским островам, если, конечно, будет не очень холодно. Он вообще очень любил ходить на лыжах. А летом, если все будет в порядке… – А что может быть не в порядке? – Ну да, что может случиться, расставаться они не собираются, поэтому, конечно, у них все будет в порядке. Так вот, летом они поедут в Пудож к Володиной бабушке, у нее там свой дом, яблони и кусты смородины. Где-нибудь на недельку съездят, хотя собственную бабушку на силикатном заводе немного боязно оставлять, но ведь нельзя сидеть дома, навсегда к ней привязанной…
– Я возьму виноградного сока, – Маринка прервалась, – очень пить хочется.
Она отлучилась к буфетной стойке, на которой в огромных прозрачных конусах колыхались виноградный, яблочный и томатный соки. Ребенок пару раз толкнулся в животе ножкой, может быть, выражая недовольство тем, что мама сегодня сидит в непривычном месте. Ведь кто знает наверняка, что именно дети слышат в утробе?
Выдув два стакана сока один за другим, Маринка вернулась слегка побледневшая, сказала, что у нее почему-то кружится голова, но ничего страшного, наверное, переутомилась во время экзаменов. Танюшка еще рассказала ей, что к лету они с Сергеем наверняка переедут в свою квартиру. Далековато, правда, от центра, зато наконец начнется настоящая жизнь! А так – что свои родители, что чужие, все равно с расспросами пристают по любому поводу… Маринка слушала рассеянно, сдуваясь на глазах, как воздушный шарик. «Пойдем в зал? – предложила Танюшка. – Уже пускают, наверное». Маринка еще отлучилась в туалет и вышла оттуда, держась за живот. Сделав пару шагов, побежала обратно и едва успела к раковине. Ее вырвало мороженым и соком.
– Маринка, ты… Ты тоже беременная? – Танюшке не хотелось верить, что происходит что-то страшное. – Какой срок?
– Нет, нет. Я не знаю, что это. Тошнит со вчерашнего дня…
Теперь она была мертвенно-бледной. На белом как простыня лице ее густо накрашенные глаза казались жуткими и чужими.
– Тошнило со вчерашнего вечера, я думала, что отравилась. К утру стало легче, и вот опять…
Маринка только успела прополоскать рот водой и тут же опять скорчилась.
– Я сейчас. Надо вызвать врача, я сбегаю…
– Не надо никакого врача. Это отравление.
– Ага, рассказывай. Бледная как смерть.
Выбежав из туалета, Танюшка кинулась к билетерше:
– Там девушке плохо, вызовите «скорую»!
– А билеты кто останется проверять? Ты? – билетерша спросила, отчаянно окая. – Мне, может, тоже, плохо, однако стою. – И, оценив Танюшкин круглый живот, добавила: – Молодые, видать, да ранние. Плохо ей…
– Совести у вас нет! – взорвалась Танюшка. – Стала бы я из-за ерунды…
И неожиданно она расплакалась, впервые за много-много дней. Плакала она от бессилия, что не может помочь Маринке прямо сейчас, что не знает, что вообще такое творится. Маринка, слышишь, тебе лучше прямо сейчас поправиться, ладно, мы не пойдем в кино, а лучше пойдем ко мне, чаю выпьем. Знаешь, у нас есть настоящий вишневый джем и полукопченая колбаса. А хочешь, я подарю тебе свою сумочку с бисером, она тебе всегда нравилась, да я тебе все отдам, только прекрати корчиться там, в туалете. Вот сейчас я обернусь, а ты стоишь рядом и улыбаешься. Танюшка обернулась, но Маринки не было. И тогда слезы хлынули с новой силой, теперь оттого, что жизнь ее по большому счету обманывала, что вроде бы она получила так много всего и сразу, а потом оказалось, что то ли и этого мало, то ли она совсем не этого ожидала от жизни.
– Что тут происходит? – Возле билетерши как из-под земли вырос милиционер. – Девушка, вы почему в полдень не на работе?
– Да она беременная, не видишь! – испугалась даже билетерша.
– Это мы сейчас разберемся, кто тут беременный!
У милиционера было открытое обветренное лицо с суровой складкой между бровей, и весь его сумрачно серый облик выражал идею служения чему-то такому, о чем сам он мог только догадываться.
– Гражданочка, ваши документы, – взяв Танюшку под локоток, милиционер отвел ее в сторонку, и проходившие мимо люди поглядывали на них с опаской и явным интересом, что же такое могла натворить эта девушка.
– У меня нет документов, я в кино пришла.
– Тогда пройдемте в отделение до выяснения личности.
– Зачем в отделение? Я Татьяна Ветрова… Послушайте, там моей подруге плохо, вызовите «скорую»…
– Может, тебе еще и пожарных вызвать? Шляются по киношкам в рабочее время…
Милиционер вцепился ей в рукав. Танюшка еще попыталась вырваться, однако он грубо осадил ее и потащил за собой к выходу из кинотеатра. Она еще докрикивала билетерше: «Вызовите “скорую”!», однако уже была оттерта от нее толпой, которую ледоколом рассекал милиционер, и люди смотрели на нее с презрительным недоумением, как будто она что-то украла.
Отделение милиции оказалось недалеко, почти во дворе кинотеатра. В нем сидело еще трое таких же «прогульщиков», как и она, – в рабочее время людей ловили прямо в кафе, кинотеатрах, химчистках и магазинах, требуя объяснений, почему они не на рабочем месте. До Танюшки, конечно, доходили слухи, однако чтобы такое случилось с ней… Ладно, она в конце концов на каникулах, но же что будет с Маринкой?
Милиционер долго и на полном серьезе оформлял протокол задержания, куда-то звонил, кажется, в университет, проверяя, учится ли у них такая Татьяна Ветрова, потом сверял в паспортном столе личные данные и прописку на силикатном заводе.
– Вы что, не видите, что она беременная? – наконец не выдержала дама в каракулевой шубке из числа таких же пойманных.
– Беременная – не больная, – не отрывая глаз от протокола, ответил милиционер.
Танюшке стало дурно от жары и духоты в отделении.
– Да? – слезы у нее давно иссякли, и она думала только, как скорей выбраться отсюда. – Тогда запишите в протокол, что у меня свекор прокурор республики. Петр Андреевич Ветров. Можете даже ему позвонить.
– Может, тебе еще сам Андропов дядька? – хмыкнул милиционер. – Андропову звонить не надо?
В конце концов ее отпустили, потому что предъявить оказалось действительно нечего. И она поплелась домой, зареванная, в сбившемся платке, едва волоча ноги. Проходя мимо кинотеатра, она вспомнила про Маринку, однако после всего, что случилось, заглядывать внутрь не решилась. Попросту испугалась. Ей надо было срочно попасть домой и хотя бы умыться. Ей казалось, что лицо ее заляпано жирной липучей грязью, что теперь она замарана навсегда перед всем миром, но более прочего перед государством. Чем она была виновата? Да уже тем, что могла вот так запросто сходить в кино, когда другие вкалывали на производстве. Она давно догадывалась, что человек рожден для того, чтобы каждую минуту вкалывать – на производстве или у себя дома. Вдобавок каждый гражданин страны Советов в принципе был в чем-либо да виноват перед государством, и задача государства – только установить эту его вину… А «внутренний мир», о котором любила говорить Вероника Станиславовна – это вообще ничто на фоне государственных интересов. И это Танюшкино внутреннее Я опять чему-то явно не соответствовало, чему-то очень важному, чего Танюшка никак не могла уловить и сформулировать для себя.
