1991 – САМОЕ НАЧАЛО 1992-го
– Где вы были 20 декабря с восемнадцати-тридцати до девятнадцати? – следователь спрашивал напористо, перегибаясь через стол. У него была давно не мытая голова, и при каждом слове на черный потертый дерматин казенного стола сыпалась перхоть. И костюм был на нем сильно потертый. Наверное, когда-то он в нем женился, и никак не получалось доносить его до дыр.
– Где была? На лекции. В пятницу у второго курса лекция с семнадцати-тридцати до девятнадцати.
В тот день на мне как раз была новая красная кофточка, которую я купила с рук, и я хорошо запомнила, как таращилась на меня студентка со второй парты, переживая неодолимую зависть.
– Кто может подтвердить, что вы были именно на лекции?
– Студенты, конечно. Второго курса. А почему вы спра…
– Вы знакомы с Григорием Растрепиным? – в голосе следователя звучали жесткие, ничего хорошего не предвещавшие нотки.
– Да, знакома. Это мой двоюродный брат.
– И у вас, очевидно, были к нему определенные претензии?
– Претензии? В общем-то были. Да.
Я же не могла ответить, что не имею к Гришке Растрепину никаких претензий. Хотя для меня он попросту умер, и окна моей старой квартиры, которую некогда я так любила, превратились в пустые черепные глазницы. Я всегда отворачивалась, когда троллейбус проезжал мимо, и делала вид, что меня там никогда не было.
– В 1987 году Григорий Растрепин прописался в квартире вашей матери Варвары Ивановны Растрепиной как близкий родственник, и после смерти ответственного квартиросъемщика право проживания осталось за ним. Так?
В кабинете следователя голая лампочка на потолке источала едко-желтый ядовитый свет, и его казенные фразы пропитывал тот же яд, отравляющий само существование в корне. Я подумала, как же он может каждый день сидеть под этой лампочкой в кабинете с серо-зелеными стенами, познавая текущую за окном жизнь только с темных ее сторон. Но одновременно мне пришло в голову: а что если издали какой-то новый закон, и Гришку теперь будут выселять из моей квартиры вместе с тетей Катей. Но тогда при чем здесь вечер пятницы? И не все ли равно, где я провела его.
– Ваше алиби я обязательно проверю, – следователь в очередной раз тряхнул головой.
Я вздрогнула:
– Алиби? Какое алиби?
– Алиби. Вы подозреваетесь в убийстве Григория Растрепина.
– Что-о?
Следователь разложил передо мной фотографии, на которых Гришка лежал на снегу в луже крови с приоткрытым ртом и смотрел в небо недоуменными белесыми глазами.
– Это… Это что же такое? – я в ужасе поднесла ладонь ко рту, чтобы не закричать.
– Фотографии с места преступления. Григория убили 20 декабря вечером в собственном дворе, когда он возвращался с работы. Хотите сказать, что ничего об этом не слышали?
Я отчаянно замотала головой.
– Но мы же не общались с того самого момента, как…
– Вот именно. Как он отнял у вас квартиру. Чем не мотив для убийства?
– Но какой же теперь в этом смысл? – я кое-как собралась с мыслями. – Квартиру все равно не вернуть.
– А просто отомстить? Других врагов у Растрепина не было. Характеристика с места работы хорошая, с бандитами не знался. Судя по всему, честный был парень.
– Который квартиру у меня оттяпал честно, на законных основаниях, да? Хорошие у нас законы, если за их соблюдение можно человека убить! – меня прошиб липкий, едкий пот, кажется, даже намокли подмышки, чего не случалось со школьной юности.
– Я и не утверждаю, что вы убили его сами, не так-то просто завалить ножом такого лося.
– Ножом? В горло?
– А почему вы решили, что в горло? – в голосе следователя сквозануло явное подозрение, и отнюдь не напрасно.
– Ну-у на фотографии голова в луже крови. Думаю, перерезали артерию. И это очень странно. Сейчас больше из пистолета мочат, – я попробовала отболтаться. – Застрелить куда проще, причем это наверняка.
– Выстрел слышен. И остается пуля. А в данном случае орудие преступления не обнаружено, – следователь откинулся на стуле, не спуская с меня холодных испытующих глаз. – У вашего мужа есть коллекционные кинжалы?
– Да. Один ему подарили в Бухаре лет тридцать назад. Потом, офицерский кортик он из Севастополя привез… Послушайте, но Петр Иванович едва ходит, при чем тут его коллекция? Это чисто декоративные штуки, висят себе на ковре…
– Вот вы, Софья Михайловна, литературой занимаетесь. А сами не слышали, что ружье, которое висит на стенке, обязательно должно выстрелить, – он откинул волосы со лба пятерней, и на стол опять посыпалась перхоть.
– Так это только в театре. А в жизни висит себе и висит. Жизнь – сырой материал, в ней сюжеты обрываются на середине…
Я говорила всякую ерунду только для того, чтобы не зацикливаться на этом ноже, который наверняка метнули с дерева, с высоты, чтобы попасть точно в артерию. Так Шаша бил зверя в лесу под Кестеньгой.
Полузакрыв глаза, я четко представила, как Шаша слезает с дерева, того самого, которое растет у гаража недалеко от подъезда, осторожно подходит к телу Григория и, упершись коленом в его плечо, с усилием выдергивает из раны нож. Шаше случалось убивать людей на войне, поэтому он не видел разницы между человеком и зверем. Тот и другой – одинаково были враги. И нож одинаково точно летел в цель и входил в плоть с глухим коротким звуком. Может быть, Григорий был еще жив, когда Шаша подошел к нему. Он умер, только когда Шаша выдернул нож, и из открытой раны хлынула кровь на снег, поэтому в глазах жертвы застыло огромное удивление: «За что?» Он не знал своего убийцы. А Шаша между тем сладострастно слизал с ножа кровь – он всегда так делал, когда удавалось завалить зверя, и неслышно растаял за деревьями. А снег тщательно замел все следы.
И когда я окончательно это поняла, мне стало до того страшно, что сердце застучало как бешеное, и я больше ничего, совершенно ничего не могла сказать, а только молча указала на графин с водой. Следователь налил мне воды и выжидающе уставился на меня холодными глазами:
– Вам плохо?
– Я не знаю никого, кто мог бы это сделать, – осушив стакан, едва произнесла я. – И мне какой же резон, если я теперь живу в трехкомнатной квартире, выходящей на Французский пруд?
– А вы только из-за этой квартиры вышли за профессора Блинникова? – с плохо скрытым укором спросил следователь.
– Можете так считать. Только это еще не доказывает, что я заказала убийство Григория Растрепина.
– Но вашу корысть доказывает однозначно. Коллеги о вас говорят как о женщине чрезвычайно расчетливой.
– А это ваше «говорят» – объективная информация? Или это вот именно просто так говорят?
– Это называется оперативные сведения, – следователь уткнулся в папку с делом Григория Растрепина. – Дадите подписку о невыезде и пока свободны.
