Его волнения были напрасны. Государь сообщал, что в армию вместо Дибича прибывает Паскевич и теперь он с нетерпением ждет сообщения о взятии Варшавы. Даже если Паскевич опоздает к началу сражения, поляков разобьет начальник штаба генерал Толь. В конце послания Николая Павлович просил брата быстрее приезжать в Петербург. Цесаревич, едва прочитав письмо, тут же взялся за ответ:
«…Я осмеливаюсь настоятельно умолять вас войти в мое тягостное положение данной минуты и в ту фальшивую роль, которую я вынужден играть. Блуждая, как я, отделенный от плачевных остатков моих, которых я не должен был покинуть иначе как с жизнью, и из чувств благодарности за верность, которую они проявляли и доказывали мне со времени всех моих несчастий; с каким лицом, и с каким выражением хотите вы, дорогой и несравненный брат, чтобы я явился к вам в Петербург, где уже, слава Богу, меня, надеюсь, почти забыли? Или я мог бы приблизиться к вам с выражением стыда? Или с выражением недовольного, каким я, конечно, никогда не буду? Или же с видом огорченного, который будет истолкован своими и чужими в смысле недовольства и фальшивой распри, которая равным образом есть и будет совершенно чуждой мне, но которая, несмотря на это, будет по-своему истолкована недовольными, которые кишат повсюду? Или, наконец, для того, чтобы запереться у себя, почти не выходя оттуда, так как, признаюсь, я не будучи в состоянии ответить им с доказательствами в руках и, тем не менее, они с трудом этому поверят. Всем говорунам я не могу представить в свое оправдание письма, которые вы соблаговолили мне написать; они увидели бы в них только мою покорность и мое послушание в исполнении вашей высочайшей воли — удаляясь, согласно вашему желанию, из армии».
95
Оторвав взгляд от письма, Николай Павлович посмотрел на жену. Она стояла перед ним с красными заплаканными глазами, обхватив щеки обеими руками и тихо всхлипывала. Письмо цесаревича и извещение об его смерти пришли почти одновременно. Александра Федоровна была первой, кому император сообщил горестное известие и прочитал последнюю весточку от брата.
— Он не послушался моего совета, не выехал в Петербург, и его там настигла холера, — словно оправдываясь, сказал Николай Павлович.
— Константин бежал от смерти. Она шла за ним по пятам. Это рок! — проговорила печально Александра Федоровна и, оторвав руки от лица, подошла к мужу. — Нам нужно подобающим образом встретить княгиню Лович. Я слышала, она больна.
— Она написала, что Константин заболел в четыре часа, а в восемь уже умер, — сказал государь, взяв жену за руку. — Трудно этому вериться. Брат обладал крепким здоровьем.
— Холера не разбирает, кто слаб, а кто крепок. Боюсь, как бы с княгиней чего не вышло, — с тревогой в голосе проговорила Александра Федоровна, касаясь лбом плеча мужа. — Я представляю, как ей тяжело. Вдали от дома, от родных и совсем, совсем одна. Милый, поторопись. Она ждет от нас помощи.
— За княгиней я сейчас же отправлю Бенкендорфа. Он здесь, в Петергофе, и должен вот-вот подойти, — Николай Павлович, отстранил голову и внимательно посмотрел на жену. — Мне показалось, что ты тоже неважно себя чувствуешь. Надо непременно пригласить врача.
— Пустое дело, — отмахнулась она и легонько качнулась.
Николай Павлович придержал ее за спину. Приложил ладонь ко лбу.
— Да у тебя жар, дорогая! — воскликнул он.
— Это от волнения, — сказала она тихим голосом. — Пойду, прилягу.
Покачиваясь, чуть раскинув руки в стороны, чтобы удержать равновесие, императрица шла к выходу. Николай Павлович внимательно следил за женой, готовый в любой момент броситься ей на помощь. Дойдя до дверей, она оглянулась и улыбнулась ему.
— Доктора не забудь позвать, — напомнил ей император.
Отвернувшись к окну, он увидел Бенкендорфа. Генерал-адъютант быстро шел к царскому домику по аллее едва просматриваемой среди ветвей. По тому, как торопился он, как хмурилось его лицо, можно было предполагать, что нес он плохую новость либо сам чувствовал себя плохо.
Зайдя в домик и встретив двух докторов, Александр Христофорович чуть было не вбежал в кабинет императора.
— Там врачи, — сказал он, показывая на незакрытую впопыхах дверь.
— Александра Федоровна заболела, — быстро проговорил император. — Возможно, перенервничалась. Горе у нас. Константин Павлович умер. Холера.
— О Господи! — Александр Христофорович вытянул голову к потолку.
Николай Павлович дошел до двери, закрыл ее, снова вернулся к окну и взволнованным голосом продолжил:
— Я желаю дать очевидное доказательство живого участия, приемлемого в моем положении несчастной вдове цесаревича и потому прошу тебя без промедления отправиться к княгине Лович.
— Ваше величество… — Бенкендорф хотел сказать, что с утра почувствовал недомогание и вряд ли может выполнить поручение, но сдержался.
— Ты что-то хотел сказать? — бросил быстрый взгляд на него император.
— Разрешите отбыть для выполнения задания? — постарался как можно бодрее ответить Бенкендорф.
— Жду вас в Петергофе, — бросил император.
Бенкендорф, выйдя из домика императора, прошел к себе, распорядился приготовлениями к поездке, но едва прилег, как почувствовал сильное недомогание. Прибывший к нему государев врач Аренд испугался переменам в лице графа. Аренд дал Александру Христофоровичу лекарства и заставил срочно сделать ванну. К ночи больного навестил государь. Пока болел Бенкендорф, Николай Павлович приходил к нему, справлялся о здоровье и требовал слушаться врача.
* * *
Холера, появившаяся в 1829 году в приграничной со Средней Азией Оренбургской губернии и пограничной с Персией — Астраханской, быстро распространялась по стране. Еще недавно пожиравшая население южных областей, наносившая потери русской армии в Польше, зараза подошла к Петербургу и сразу достигла ужасающих размеров. Больше всего она напугала простонародье, которое все меры, направленные для охранения здоровья, начало считать преднамеренным отравлением. То там, то здесь стали собираться толпы больных, они останавливали на улицах незнакомым им людей и в том числе иностранцев, обыскивали их, пытаясь найти яд. Все чаще звучали обвинения в адрес врачей, дескать, они умышленно травят народ.
Наибольшее скопление людей, обезумевших не столько от болезней, сколько от слухов о намеренном смертоубийстве населения города, образовалось на Сенной площади. Самые отчаянные все злее бросались к двухэтажному дому, в котором располагалась временная больница. Их поддерживала улица, но пока препятствовала малочисленная охрана.
В какой-то момент толпа, возбуждаемая дикими криками, словно огромная волна обрушилась на дом и с ошеломляющей быстротой начала заполнять этажи. Дикий рев стоял на лестницах, в комнатах, обустроенных под палаты. В разбитые окна летела мебель, кровати. Больничная прислуга, израненная нападавшими, пряталась, но врачей и сестер находили и продолжали беспощадно избивать.
