Поляки использовали затишье для реорганизации армии. Князь Радзивилл отказался от звания главнокомандующего. Вместо него избрали Скржинецкого. Он немедленно начал реорганизацию армии. Формировались из новобранцев новые полки, армия пополнялась вооружением.
Предстоящее вскрытие Вислы не позволяло Дибичу думать о переправе на левый берег. Войска расположились по квартирам. После освобождения реки ото льда армия продолжала бездействовать, а небольшие стычки между русским войсками и мятежниками завершались новыми потерями для нашей армии.
Император писал графу Дибичу 2 апреля 1831 года:
«…Да будет воля Божия! Я ей покоряюсь, но, однако, мне позволено будет выразить вам мое изумление и мою скорбь, что в течение всей этой несчастной войны вы извещаете меня больше о поражениях, чем о счастливых делах. Что имея, согласно вашему рапорту, 189 000 человек под ружьем, мы ничего не предпринимаем против, приблизительно, 80 000 человек и что неприятель встречает нас повсюду, по меньшей мере, в равном числе, мы же почти всегда действуем малыми силами. Беспокойство мое не поддается описанию, потому что во всех ваших распоряжениях я не вижу ничего могущего обещать успех и, наконец, обеспечить за вами исход кампании, так как я не усматриваю в ваших собственных мыслях ничего определенного. Не удивляйтесь поэтому, что я удручен оборотом, который приняла правая война, начатая с огромными средствами, и, скажем прямо, от которой зависит политическое будущее России, — все это держится вашей головою! Что же я могу сделать на таком расстоянии другого, как не скорбеть после свершившегося факта и не проповедовать одно и тоже? Докажите мне, что я ошибаюсь, и я буду счастлив в этом; но я не брежу, я говорю на основе фактов… Не обижайтесь, сказанным мною, оно приличествует тому, который один имеет право говорить вам правду и который вас искренне любит, хотя не всегда одобряет ваши изменчивые решения. Да вдохновит вас Бог».
Несколько позднее, как бы дополняя предыдущее послание, Николай Павлович писал Дибичу в следующих письмах:
«Суворов умел бить поляков с малым числом людей. Я не отчаиваюсь и не буду ни в чем отчаиваться. Русские не могут быть постоянно побеждаемы поляками; в том порукою века. Бог поможет нам снова сие доказать. Итак, мужество, твердость; обладайте ею сами и вселите ее в души тех, которые могли бы колебаться; с нами Бог, и все может еще поправиться.
Правду сказать, я не знаю более ни того, что вы делаете, ни того, что происходит в вас, и готов поспорить, что этого не поймет, кто бы то ни было… Ваша постоянная нерешительность, марши и контрмарши могут только истощать и убивать армию; она должна потерять всякое доверие к вождю, когда она не видит другого результата своих бесполезных действий, как нужду и смерть! Ради Бога не теряйте времени, будьте тверды в своих решениях, не колеблитесь постоянно и постарайтесь смелым и блестящим подвигом доказать Европе, что русская армия неизменно та же, какою дважды была в Париже».
90
* * *
Тревожные письма к Дибичу, настойчивые призывы императора к смелым наступательным действиям русской армии были вызваны тревогой не столько связанной с укреплением польской армии, а зыбким положением власти в бывших польских провинциях. Они еще до восстания видели, как соотечественники пользуются всеми правами самостоятельного народа. Теперь еще больше стали задумываться об освобождении от зависимости. При первой же искре в тылу русской армии могло разразиться восстание, которое грозило бы создать дополнительные затруднения поставкам боеприпасов и продовольствия.
В минуты раздумий Николай Павлович приходил к неожиданным заключениям. Иногда ему даже приходила мысль, что Россия не имеет никакого интереса владеть провинциями, неблагодарность которых обнаруживается столь очевидно. У него возникало мнение провести новый раздел Польши между Россиею, Австрией и Пруссией.
Далеко за полночь император, лежа в своей походной кровати под солдатской шинелью, размышлял:
«Польша была соперницей и самым непримиримым врагом России. Это наглядно вытекает из событий, приведших к нашествию 1812 года, и во время этой кампании, опять-таки поляки, более ожесточенные, чем все прочие участники этой войны, совершили более всего злодейств из тех же побуждений ненависти и мести, которые одушевляли их во всех войнах с Россиею. Но Бог благословил наше святое дело, и наши войска завоевали Польшу. В 1815 году Польша была отдана России по праву завоевания. Император Александр полагал, что он обеспечит интересы России, воссоздав Польшу, как составную часть империи, но с титулом королевства, особою администрациею и собственной армиею. Он даровал ей конституцию, установившую ее будущее устройство, заплатив, таким образом, добровольным благодеянием за все зло, которое Польша не переставала причинять России. Это было местью чудной души. Но цель императора Александра была ли достигнута?»
Николай Павлович уснул, так и не завершив размышления.
То, что произошло с ним ночью, что увидел он во сне, его величество позднее относил к переживаниям и откровениям вечера. Ему приснился римский император Марк Аврелий. Они сидели на берегу Дуная, а рядом в ночной тьме спал римский лагерь. Вдаль бесконечной чередой уходили дежурные костры и стройные ряды палаток… Марк Аврелий рассказывал императору Николаю I о суровой действительности своего царствования:
— Я стал римским императором в 161 году, в возрасте 40 лет, и стремился создать царство философов, идеальное государство, о котором мечтал Платон. Бывшие учителя и наставники Аттик, Фронтон, Юний Рустик, Клавдий Север, Прокл — были назначены римскими консулами, занимали важные места в государстве. Все слабые и беззащитные находились под моим покровительством. Государство брало на свое попечение больных и увечных.
Николай Павлович вдруг вспомнил — римский император уже посещал его во сне накануне мятежа в ночь на 14 декабря 1825 года. Он попытался было проснуться, но строгий голос Марка Аврелия вновь вверг государя в глубокий сон:
— Слушай меня внимательно! В первый год моего правления тучи начинали сгущаться над Римской империей. Я послал шесть римских легионов во главе со своим соправителем Луцием Вером и лучшими армейскими генералами для усмирения восстания в Армении.
Пять лет спустя солдаты вернулись на родину победителями. Но по пятам за ними с Востока пришла чума. Эпидемия расползлась по всей империи, свирепствовала в Риме. Я выходил инкогнито на улицы города и лечил людей.
«У тебя в империи была чума, в мою империю пришла холера. И я тоже буду бороться с нею не покладая рук», — подумал Николай Павлович, но сказать не успел, Марк Аврелий сбил его с мысли:
— 166 год — новая война. Десятки племен варваров наводняют римские провинции. Такого империя еще не знала. Ей приходится вооружить рабов и гладиаторов.
В Риме все были возмущены таким решением. Но я продолжал поступать так, как задумал и побеждал в войнах. Судьба же готовила мне новые испытания: изменяет полководец Авидий Кассий, он обвиняет меня в том, что я, занимаясь исследованием души, не думаю о государстве.
