Чтобы выбить из головы мысли, не подобающие сыну в дни траура по матери, Николай Павлович начинал вспоминать детские годы. В отличие от старших братьев (Николай был младше Александра на 19, а Константина на 17 лет), воспитанием которых занималась Екатерина II, Николай и Михаил были отданы под непосредственное попечение Марии Федоровны. По свидетельству статс-дамы Татьяны Васильевны Васильчиковой, Николай был ее «любимым сыном». Но в отличие от отца мать не была ласкова с ним. Она была «рабою того, что называла своим долгом». В понимание долга входило строгое наблюдение за воспитанием и обучением младших сыновей и соблюдение уже отживших во многом норм этикета ХVIII века.
69
«Я рос в постоянной боязни перед матерью, — делал вывод Николай Павлович, но тут же бросался на защиту Марии Федоровны. — Если бы не матушка, не ее строгие воспитатели, то я вырос бы неженкой, мямлей и из меня получился бы теперь никудышный государь. Да куда там. Я бы вообще не стал государем. Меня бы свергли в декабре 1825 года до принятия присяги, а вместе со мной порушили бы самодержавие».
И из его памяти начинали выплывать редкие моменты встреч с Марией Федоровной. Вот он, семнадцатилетний юноша, бойко рассказывает матушке о своем письме к профессору морали Аделунгу и отзыве профессора о сочинении, посвященном римскому императору Марку Аврелию. Она улыбается, согласно кивает ему. Вот он, наказанный за провинность, приходит с письмом к Марии Федоровне. В письме он пишет, что просит извинить сердечно за шалость и обещает во всем слушаться воспитателя. Матушка читает, хмурит брови, потом выслушивает его и, прощая, разрешает поцеловать ей руки.
«А как она противилась моей поездке в Париж в апреле 1814 года!» — Николай Павлович отрывается от воспоминаний детского возраста и прикасается к годам взросления.
На его памяти разговор с братом Александром Павловичем. Император сообщает великому князю Николаю, что испросил у матушки позволения взять с собою в Голландию, Англию и Швейцарию Николая и Михаила. И снова поездка в Париж уже в июне 1815 года. За всеми передвижениями великого князя Николая следит Петр Петрович Коновницын. Он регулярно пишет Марии Федоровне отчеты, чем каждый день занят ее сын.
«Она устраивала мою жизнь, подбирала сначала воспитателей, потом жену, мечтая, что под старость лет, когда дочки выйдут замуж и разъедутся, рядом будут ее сыновья — мы с Михаилом. На царствие меня не готовила. Александр Павлович обладал хорошим здоровьем и мог править до совершеннолетия моего старшего сына Александра. Но когда случилось…» — Его мысль неожиданно оборвалась, и как ни пытался император вернуться к ней, ничего не получалось. Напрашивалась сама собой фраза.
«Она боялась, что меня убьют, как убили моего отца, и потому требовала присягать Константину, и скрывала от меня текст завещания государя Александра I и всю правду о законности мною престолонаследия», — так неожиданно для себя, после многих обвинений к матери, передуманных им, высказанных вслух жене в тревожные декабрьские дни, он вдруг впервые подумал о ней с любовью и зарыдал.
Ему вспомнилось, как во время разговоров с матушкой по прибытию Михаила Павловича из Варшавы они впервые заговорили о том, что он должен стать императором. Он был возбужден, поглощен собой, в нем смешались и страх, и радость и, конечно, находясь в таком состоянии, не обратил внимания, как матушка вышла из комнаты. Ее долго не было. Она пришла и как ни в чем не бывало попросила повторить Михаила Павловича все, что велел ему передать на словах цесаревич Константин Павлович. Только сейчас он вспомнил, матушка выходила в ту дверь, которая вела к малой домовой церкви.
«Она ходила молиться за меня. Она понимала, что уже не может спасти меня, и обращалась за помощью к Богу», — подумал император.
После себя вдовствующая императрица не оставила ни записок, ни дневников, которым поверяла свои чувства. Император пытался расспрашивать секретаря Вилламова. Он хотел выведать истинную цель, ради которой матушка соглашалась с Милорадовичем, генералами, Мордвиновым и владельцами Российско-Американской компании возглавить мятеж, в результате которого становилась бы регентшей при малолетнем цесаревиче Александре Николаевиче. Но Вилламов ссылался на клятвенное обещание, данное им покойной, и плакал.
Император не знал, что далеко от Петербурга, в Берлине лежит документ, в полной мере подтверждающий искреннюю материнскую любовь Марии Федоровны к сыну. Это письмо, написанное ею прусскому королю Фридриху Вильгельму III 14 января 1816 года после помолвки великого князя Николая и прусской принцессы Шарлотты.
«…Обворожительный характер юной принцессы, ее ум основательный, неподдельный, нежность ея чувств наглядно показывает мне счастье моего сына и мое собственное; она сроднится с нами и, сделав Николая счастливейшим из смертных, сделает меня счастливейшею из матерей и утешит меня в разлуке с моими дочерями. Вот мои ожидания, государь, и они вам доказывают, насколько я расположена любить и лелеять принцессу. Я глубоко тронута добротою вашего величества по отношению к Николаю, который, как должно, оценивает ваше доверие, проявляющееся в том, что вы вверяете его заботам принцессу; он оценивает эту честь со всем жаром сердца религиозного, чистого, честного и прямодушного, всецело отдавшегося своей невесте и осознающего всю ответственность, связанную с мыслью об обязанности сделать из счастья своей подруги постоянное занятие своей жизни. Вот излюбленный предмет наших разговоров, возобновляемых при каждом случае. Благословение Божие да снизойдет на этих двух дорогих существ и сохранит им навсегда их чувства, их убеждения, обеспечив таким образом счастие их жизни».
70
* * *
Новый, 1829 год, начинался для императора тревожными сообщениями с южных границ империи. Сформированная для военных действий в Европейской Турции вторая армия под предводительством фельдмаршала Витгенштейна, после взятия Варны остановила движение, встретив сильное сопротивление турецких войск. И еще одна неприятность — в Персии убит российский посланник Грибоедов!
В Зимний дворец срочно вызван министр иностранных дел Нессельроде.
Император, оторвавшись от бумаг, вздрогнул, столь неожиданным было появление перед ним Карла Васильевича. Малого росту, худощавый, министр иностранных дел всегда ходил едва слышной походкой, несмотря на неоднократные замечания императора. Николай Павлович хотел упрекнуть его, но увидев сквозь толстые стекла очков удивленный взгляд министра, остыл.
Государю доставили подробное извещение о произошедшем событии в Тегеране. Случай был возмутительный. России нанесено жестокое оскорбление, которое требовало ответных действий. Надо было принимать решение. Он нуждался в холодном, рассудительном уме Нессельроде.
— Господин Грибоедов, посланник наш в Персии, человек умный, но может быть не очень осторожный, сам возбудил против себя тегеранских жителей. Он не мог не знать о настроениях персиян, настроенных против нас и ожидающих случая, чтобы нанести удар. Я отказываюсь понимать, как мог дипломат, зная все это, отважится скрывать у себя в посольстве евнуха — армянина, желавшего вернуться на родину, и не выполнить требование толпы отдать его, — с трудом выговаривал Карл Васильевич по-русски. — Господин Грибоедов пренебрег общественным мнением. Ссора между несколькими персиянами и прислугою нашего посланника дала повод для нападения на посольство. А дальше, — он покачал сокрушенно головой, — вы и сами, ваше величество, знаете, что было дальше, — народ выломал двери в доме и умертвил чиновников, служителей и самого Грибоедова.
