— Да, я помню.
Раздается телефонный звонок, и я слышу, как пухлая секретарша говорит Нэн по селекторной связи, что это ее муж на третьей линии.
— Я перезвоню ему через минуту, Мэри, — отвечает она и, наклонившись всем корпусом в мою сторону, сообщает: — Я порекомендовала тебя.
— Но ты то же самое сказала Вилли, Олли, и еще куче народа.
— Ну, возможно, я и их порекомендовала.
— Но место получила Джеки.
— Да, Жаклин. Я и за нее сказала пару добрых слов.
— Я думаю, что… — мой голос прерывается.
— Да? Так что ты думаешь?
— Ничего. Я абсолютно ничего не думаю.
Она выше меня… у нее власть. Возможно, когда-нибудь она наймет меня на работу в качестве… старшего редактора, заместителя редактора, кого-нибудь. Мне нельзя рвать с ней отношения. Точно так же я чувствовал себя, когда ходил в детский сад: те, на кого я хотел бы сбросить кирпич, те, кого я хотел укусить, ударить, обозвать, оставались недосягаемыми… потому что однажды они могли оказаться мне полезными.
Покидая офис, на лестнице я встречаю Хэмиша Кауртнола, арт-директора «Эго», который спутал меня с Марком Ларкином.
— Мы встречались в Нью-Йорке, на вечеринке у Мэг Банч, — говорю я ему.
— Да? О, боже. Что с вами случилось? — Он смотрит прямо на то место, где должен быть мой нос.
— Ничего. Я всегда ношу эту повязку, кроме тех случаев, когда отправляюсь на суаре к Мэг Банч.
— Мы публикуем вашу статью в следующем номере, — говорит он.
— Какую именно?
— Ту, которая о Маффи Тейт.
Я хочу схватить эльфа с носом-картофелиной за лодыжки — они как раз сейчас на уровне моих глаз — и протащить его вниз по лестнице, чтобы его голова издавала «тум-тум-тум» каждый раз, когда его челюсть будет вступать в соприкосновение со ступеньками, как в «Пикапе на Южной улице».
— Это не моя статья, — говорю я. — Понятно? Я — это я… Я — не другой парень.
Затем я выхожу из здания и несколько минут спустя уже стою на пересечении Гаррик-стрит и Мартинс-Лейн. Я вытаскиваю «Путеводитель по улицам Лондона» и пытаюсь разобраться, как пройти на улицу Нью-Бонд-стрит через Сохо. Я ни за что не покажу снова свою помятую «фотокарточку» на Джермин-стрит.
— Что с тобой случилось, старичок? — раздается знакомый тошнотворный голос.
Я даже не поднимаю головы.
— Не видишь, я сломал нос и не хочу об этом разговаривать.
— Неужели Нолан Томлин добрался до Лондона? — смеется он над собственной шуткой, надо признать, довольно удачной. — Я удивлен, что тебе нужна карта, Пост. Я думал, что ты хорошо знаешь Лондон.
Теперь я поднимаю на него взгляд. На Марке Ларкине надеты голубая хлопчатобумажная рубашка с розовым воротом и темно-синий блейзер.
— Я пытаюсь привязаться к новым ориентирам.
— Если тебе нечем сейчас заняться, давай пройдемся до моего клуба.
У него есть клуб… Марк Ларкин состоит в каком-то клубе джентльменов, где обшитые темными панелями комнаты, как на страницах старинных книг, обстановка из красного дерева и тиковые столы, высоченные потолки и окна, через которые может пролететь аэроплан. Его встречают лакеи в ливреях, в честь него припасены блюда, полные баранины, и графины с шерри и портвейном. Джентльмены в твидовых костюмах, играющие в вист и негромко переговаривающиеся, приветствуют его. Марк Ларкин является там своим, а меня не пустят даже на порог, не потому что я ниггер или еврей, а потому, что я… это я. У меня никогда не было в детстве даже домика на дереве. А этот сукин сын заручился членством в серьезном клубе.
— Нет, я собираюсь на Оксфорд-стрит, — отказываюсь я, надеясь, что нам не по пути. Мне кажется, что, где бы клуб ни находился, это должно быть не в той стороне, куда я направляюсь.
— Я пройдусь с тобой немного.
Мы выходим на Черринг-Кросс-Роуд и поворачиваем направо. В какой-то момент он говорит мне:
— Я думаю, что теперь у меня достаточно материала, чтобы наконец закончить статью о лорде Винчере.
— Когда он должен отбросить копыта?
— Не так скоро, как хотелось бы.
Мы проходим мимо «Фойла», и если бы со мной не увязалась эта розовая пятнистая зараза, я мог бы заглянуть туда. Но Марк идет справа от меня так близко, что мы почти соприкасаемся локтями.
— Я думал, он тебе нравится.
— О, нравится, нравится. Но после его смерти я получу какую-то мазню Альфреда Сислея.
— И куда ты повесишь ее — над рулоном туалетной бумаги или позади держателя для полотенец?
До нас уже доносится шум транспорта с оживленной Оксфорд-стрит.
— О, я найду куда. Тем более что я переезжаю. — Давно пора. Удивительно, что ты так задержался в Ист-виллидже.
— Я согласен с тобой, Пост. Скеффингтон-Тауэрс — более привлекательное место.
Слева от нас тянется маленькая извилистая улочка, за которой начинается Сохо — район магазинов, торгующих порнографией, лавочек и кафе. Погода явно портится, и солнце спряталось, к тому же мой нос ноет от тупой боли.
— Когда ты учился в Ливерпуле, — вдруг спрашивает он меня, — ты что читал?
— Что я читал? Ты имеешь в виду, что я изучал?
— Совершенно верно.
— Несколько предметов. А что?
— А где ты жил?
— Какое это имеет отношение…
— Захарий, я только что был в Ливерпуле. Именно там я проводил свои изыскания, касающиеся лорда Винчера. И мне представился случай сделать кое-какие изыскания, касающиеся тебя.
Мне конец… я покойник. Меня уволят. Он вернется в Нью-Йорк, расскажет все Регине и в отделе кадров, и меня вышвырнут за дверь. Они спросят меня: «Так где же ты на самом деле ходил в колледж?» — а мне будет нечего сказать в ответ… Я просто поднимусь и уйду. У меня перед глазами быстро проносятся варианты моего возможного трудоустройства: стол в приемной, копировальное бюро, зал кофейни, нечищеные бассейны. Места среды обитания, к которой я принадлежу.
— Ну, тогда ты все знаешь. Подумаешь.
— Когда я увидел эту твою мать…
Он замолкает, понимая, что оскорбление моей матери ему достоинства не прибавит, к тому же в этом нет нужды — она идет в комплекте с оскорблениями, как игрушки с батарейками.
— Давай меняться, — говорит он. — Ты отдаешь мне кассету, и тогда никто никогда не узнает о твоих университетах.
— Я не пойду на эту сделку.
Впереди нас на суматошной Оксфорд-стрит выстроились нескладные двухэтажные красные автобусы.
— Мне она кажется вполне приемлемой, — говорит он.
