— Ты хотел сказать: в журнале «Зест», Зэки, — говорю я. — И ты отказался? Зачем? «Зест» был бы таким…
Он хватает меня за ворот:
— Конечно, я сказал «нет», ты, гребаный сын гребаной суки!
— Но я тебя не увольнял.
Я вцепляюсь в него холодными потными руками в надежде, что это заставит его отпустить меня.
— Марк Ларкин сказал мне, что ты больше не хочешь работать со мной, что ты говорил, будто я никогда ничего не напишу и, мол, я — ненужный балласт. По его словам, что он здесь ни при чем.
Когда Нолан в ярости, его акцент южанина прорывается еще сильней… Он из Чапел-Хилла, Северная Каролина, но сейчас говорит как дегенерат из трущоб в «Избавлении».
— Это неправда, — втолковываю я ему. — Он лжет. Разве тебе это не ясно?
Нолан отнимает руки от ворота моей рубашки и складывает их на груди с таким видом, что мне остается только надеяться, что Бетси Батлер, находящаяся ближе всех на этаже к посту полицейского, успеет позвать его.
— Думаю, это ты лжешь, — говорит Нолан. — Я думаю, что ты брешешь, гребаный сукин сын, ублюдок.
С некоторыми вещами, конечно, не поспоришь, но в данном случае он не совсем прав.
Он убегает сломя голову, я полагаю, к своему рабочему столу, чтобы очистить его, или к Марку Ларкину, чтобы выбить из него правду.
Я поднимаю трубку и набираю номер рабочего телефона Оливера Осборна.
— Олли, сделай мне одолжение, — шепчу я, — Нолан только что получил «секир-башка».
— Да, я знаю. Повсюду только об этом и говорят.
— Принеси мне свое пальто. Принеси его к факсу возле «Черной дыры».
— Там что, так холодно?
— Нет, холодно снаружи, а я хочу убраться отсюда поскорее.
— Прямо сейчас?
— Олли, не спрашивай… Просто принеси.
— Зачем? Тебе надоело твое пальто?
— Бегом!
Я подхожу к большому окну и выглядываю наружу. Внизу вижу «Крукшэнкс», кофейню, крыши такси и автобусов, людей, шагающих длинными, извивающимися цепочками. По тени я вижу, что кто-то приближается ко мне сзади. Тень…
— Слава богу, Олли, — говорю я, поворачиваясь… чтобы увидеть кулак, летящий мне прямо в лицо.
Падая, как подкошенный, на пол, я начинаю терять сознание и вижу, как потолок, факс и оконный свет кружатся вокруг и улетают куда-то.
— Вот мое пальто, Зэки. Я в самом деле не понимаю, чем тебе не нравится твой плащ, — слышу я приближающийся британский акцент. — О, боже!
— Ты, гребаный сын гребаной суки, ублюдочный педераст!
Из всего этого я выхожу со сломанным носом, двумя днями отгула по больничному и пятьюдесятью капсулами обезболивающего. Я должен в течение трех дней носить маску, наподобие той, что была у Ганнибала Лектора. И моя дорогая мать навестила меня дома и принесла бутерброды с салями и упаковку газированной воды со вкусом черешни «Доктор Браун».
Лежа дома в дурмане от лекарства, просыпаясь в тумане и снова проваливаясь в сон, я понял, что из всего этого стоит извлечь урок. Точно так же, как извлек его для себя Вилли, когда Нэнси Уиллис пырнула ножницами Родди Гриссома, а Валери Морган получила повышение.
Марк Ларкин наврал Нолану Томлину.
Нолан Томлин поверил ему.
Нолан Томлин избил меня.
Это было такое простое и экономичное решение, почти изящное, как формула из трех букв, раскрывающая загадку сотворения Вселенной.
Берете слегка неуравновешенного человека — «глюканутый» компьютер — и скармливаете ему неверную информацию. Что-нибудь обязательно произойдет: либо человек начнет кусаться, либо компьютер взорвется.
Это очень забавно.
— Ну, ты как, в порядке? — спрашивает меня Вилли.
Он звонит мне каждые два часа с работы, может быть, потому, что волнуется за меня, а может быть, потому, что ему скучно.
— Да все нормально.
— Сохрани несколько обезболивающих для общения со мной, чувак.
— Хорошо, только без начинки. — Он может их принять все сразу.
Он сообщает мне, что место Нолана еще никому не предложили. Он упоминает какого-то парня по имени Джон или Чад Барсад, и, когда я, все еще находящийся в опиумном угаре, спрашиваю его о реальности существования такого парня, Вилли кажется мне настроенным скептически.
— Ты знаешь, — говорю я, — Марк Ларкин сказал, что ты не справился бы с обязанностями Нолана Томлина.
— Он так сказал?
— Да. Я порекомендовал тебя для этой работы, но он ответил, что не думает, что ты потянешь.
— Вот говнюк. Я просто обязан сделать его!
Теперь, когда он думает, что Марк Ларкин считает его негодным для этой работы, он будет по-настоящему стремиться получить ее.
Напоследок Вилли говорит:
— Мне следовало бы заколоть пидора.
Хочется посоветовать ему воспользоваться ножом для вскрытия конвертов, но вместо этого я говорю ему «до свидания».
Забавно.
По-моему, именно в тот день я перестал принимать обезболивающее. У меня осталось около сорока капсул, и я положил их в аптечку. Однажды они могут сильно пригодиться.
Айви навещает меня как-то раз, и она похожа на ангела — такая добрая и заботливая, — за дымкой наркотического тумана я с трудом могу ее разглядеть и поэтому опасаюсь, что всего лишь представляю себе ее такой. Она присаживается на край постели, положив на нее одну ногу, а вторую оставив на полу, и шутит, что, возможно, из-за сломанного носа я стану симпатичнее. Я притворяюсь, что мне хуже, чем есть на самом деле… почему бы не выжать из данной ситуации как можно больше больничных и сочувствия?
Она рассказывает, что Бетси Батлер сообщила ей о новой вакансии редакционного сотрудника и что у нее есть шанс занять ее. Она закончила статью о «Невро Евро-Ахинее», которую выпустят в апрельском или майском номере. Я протягиваю к ней руку, но минутой позже осознаю, что она не держит ее.
Я должен кое в чем признаться: в тот день, когда я прошел сквозь ад, пытаясь дозвониться до Айви, я звонил и Лесли Ашер-Соумс.
— Ты хочешь встретиться и выпить чего-нибудь? — спрашивает меня Лесли.
— Завтра вечером?
— А как насчет того, чтобы через двадцать минут? — хихикает она, и кровь приливает к низу живота.
Возможно, она не такая уж холодная треска, думаю я и отвечаю:
— Сейчас буду.
Когда я приехал, то был застигнут врасплох, увидев там еще шестерых: двух мужчин и четырех женщин.
— Это мои друзья, — говорит Лесли, открывая мне дверь. (Это было похоже на вечеринку-сюрприз, за исключением того, что мне эти люди были не знакомы и это не был мой день рождения.) — А это — Захарий Пост.
