Меня бесит, когда он пытается разговаривать со мной длинными книжными фразами. В манхэттенском офисе на пятидесятом этаже, где предложения редко содержат в себе более шести слов, цветастая южная проза кажется вычурной, а Нолан смахивает на актера, читающего письмо столетней давности в документальном фильме Кена Бернса. О Регине Тернбул, великом и ужасном главном редакторе «Ит», Нолан однажды сказал так: «Ее кожа мягкая и сочная, словно свежетолченый картофель, но есть в ней какая-то внутренняя твердость, которая более сродни холодной стали, чем шелку и сатину».
(Я в точности знаю, что он делает: он «обкатывает» свою «художественную литературу» на мне. Если я подниму одну бровь, он оставит предложение, как оно есть. Если я подниму обе — оно будет переделано. Если вообще ни одна бровь не шевельнется — вычеркнет его. У меня будут самые могущественные брови в современной литературе, если только Нолана когда-нибудь опубликуют.)
Я всегда относился к нему как ко временному явлению в моей жизни, как к последнему статисту из телесериала «Звездный путь», которого вычеркнут из сценария в течение следующих двадцати секунд.
Но временами мне очень хотелось бы знать, какого черта эта серия так затянулась?
О’кей, я учился в университете Хофстра, который был сплошной площадкой для парковки автомобилей, без классных комнат, без профессоров, полной машин при совершенном отсутствии студентов. Это был не совсем колледж с неполным курсом обучения, да и не совсем колледж вообще. Занятия в его аудиториях были похожи на дружеские встречи на трибунах на игре «Метрополитен» в пятницу вечером, разве что было шумней и ветреней. Любого студента хоть однажды преследовал кошмар, в котором спящий внезапно оказывается в аудитории: он не посещал занятий весь семестр, не может вспомнить свою группу, не выучил ни строчки и вдруг вынужден отвечать на вопрос выпускного экзамена. Но этот кошмар — точное отражение того, как я провел три года своей жизни наяву.
Это кажется излишне патетичным?
Но я пытаюсь все это изменить.
* * *
Я отчаянно пытаюсь.
И как раз в тот момент, когда начинает казаться, что дела пошли на лад…
Я знаю, что неправильно и невежливо судить о людях по первому впечатлению о них, но в тот момент, когда меня представляют Марку Ларкину и я пожимаю его холодную липкую руку, у меня возникает отчетливая мысль: «Этот парень — опасный ублюдок, и многие его здесь возненавидят».
Его привела Бетси Батлер. Это ознакомительный тур по офису — я сам совершил такой, когда устроился в «Ит» почти три с половиной года назад, также с нашим ведущим редактором в качестве гида. Бетси представляет тебя каждому редактору, каждому художнику, каждому помощнику редактора и каждому младшему редактору, каждому редакционному сотруднику из отделов рекламы и маркетинга и так далее. В течение пяти минут ты знакомишься с семьюдесятью безупречно одетыми, яркими людьми с великолепными манерами, а через десять минут ты уже не можешь отличить их друг от друга.
— Это Марк Ларкин, — говорит мне Бетси, тучной комплекции разведенная сорокапятилетняя мать двоих детей. — Он вступает в наши ряды.
Стоит яркое июньское утро, в окне за нами солнце карабкается на гребень Крайслер-билдинга.
Я присматриваюсь к новичку: волнистые светло-каштановые волосы, пористая красноватая кожа, очки с толстыми линзами, резиновые губы — может быть, «голубой», а может быть, и нет, может быть, на четверть еврей, но не факт, а если и так, то не признается даже под пытками. Но, определенно, кончал Гарвард.
Первое, что поражает в нем, это жутковатое сходство с Тедди Рузвельтом, как будто суспензию разжиженной плоти Марка Ларкина залили в форму президента. Марку Ларкину на вид примерно двадцать семь, но он больше похож на пожилого Тедди, чем на молодого, который охотился на бизонов, медведей и гремучих змей и боролся с парнем по имени Блэк Барт.
(Никто и никогда не скажет Марку Ларкину: «Да ведь ты — точный портрет Тедди Рузвельта». Это было бы равносильно тому, как сказать сиамскому близнецу: «Эй, а ты знаешь, что существует человек, который выглядит в точности как ты, и он прикреплен к твой пояснице?»)
— Марк пробыл в «Ши»… сколько? год? — продолжает Бетси. — Он был там помощником редактора.
— Год с половиной, — поправляет Марк, произнося последнее слово так, что слышится «палафиной».
Не совсем на английский манер, но и не совсем по-американски, скорей всего он из… Может, они все так говорят на Азорских островах.
— Ох… «Ши», — прикидываюсь я удивленным, как если бы я, узнав неделю назад, что он «вступает в наши ряды», не навел о нем справки.
(Журнал «Ши» — наш самый ходовой товар тиражом два миллиона двести пятьдесят тысяч экземпляров, но в настоящий момент спрос медленно падает. Женская мода, редкие серьезные статьи о чем-нибудь не очень серьезном, литературные и музыкальные обзоры, косметические советы, много слухов и гороскопов, плюс все такое, плюс тонны и тонны рекламы: одежда, кремы от морщин, парфюмерия, автомобили, сигареты.)
— Ты будешь работать с Вилли Листером? — спрашиваю я Марка Ларкина, изображая неведение, и замечаю, что Бетси смотрит сквозь нижнюю половину бифокальных очков, оценивая мою первую реакцию.
— Да, думаю, что буду, — отвечает Марк Ларкин, изображая то же самое. Он впервые одаривает меня ослепительной улыбкой Тедди Рузвельта, обнажив большие, как у осла из мультфильма, зубы. Ворот его рубашки отличается по цвету от самой рубашки, он носит галстук-бабочку и подтяжки (возможно, он называет их «помочи»), пытаясь казаться фатоватым парнем. Не хватает только трости и белой шляпы с широкими полями.
Интересно, Вилли уже познакомился с ним? После очередной фразы Бетси я незаметно исчезаю и иду через два коридора, продираясь сквозь «черную дыру» коротким путем. Мой приятель читает журнал, положив ноги на стол; его галстук ослаблен. Вилли на том же уровне, что и я: помощник редактора, одной ступенькой ниже редактора, двумя — ниже старшего редактора, и всего лишь на ступень выше бульварных писак, но на две выше, чем корректор. Он так же, как и я, на пути в никуда. Но так как он на два года дольше работает в «Ит» мне сейчас важно узнать его мнение.
— Ни за что не угадаешь! — выпаливаю я с видом запыхавшегося гонца, принесшего весть: «Президента застрелили!».
На бывшем столе Джеки Вутен наконец-то появились первые признаки деловой активности: желто-коричневая кожаная папка, несколько журналов, блокнот и россыпь ручек. Компьютер также включен.
— Что? Тедди Рузвельт? — усмехается Вилли. Он откладывает журнал, который читал… новый выпуск «Хиэ», еще один «версальский» глянцевый журнал для женщин, один из шести-семи подобных, которые мы штампуем каждый месяц. На обложке номера изображена модель — молодая блондинка в желтом, сосущая банан, покрашенный в черный цвет. Заголовок гласит: «ЖЕЛТЫЙ — НОВЫЙ ЧЕРНЫЙ?»
— Ты познакомился с ним, я так понимаю, — говорит Вилли. — Задница. От макушки до пяток.
