Регина становится генеральным директором
Бетси Батлер становится главным редактором «Ит»
Бетси увольняет Шейлу и Жаклин Вутен (чтобы убрать конкурентов)
Вилли и я получаем повышения
Мы добиваемся увольнения Марка Ларкина
На это тоже надеяться не приходится. Это кажется слишком легким вариантом.
Но, если даже место Гастона получит Мартин, возможна следующая цепь событий:
Мартин становится генеральным директором
Он увольняет Регину (умный ход с его стороны)
Бетси, Шейла, Джеки идут вверх…
…оставляя вакансию старшего редактора для вашего покорного слуги
Такое возможно. Если бы я был Мартином Стоуксом, то мне меньше всего хотелось бы, чтобы именно Регина Тернбул дышала мне в затылок. Когда Иисус Христос вернется, разве он снова приблизит к себе Иуду?
Мартин становится генеральным директором
Какой-нибудь ублюдок из числа имеющихся в «Бой» становится главным редактором «Бой»
Бетси переводится в «Бой», чтобы занять вакансию «Какого-нибудь ублюдка»
Шейла и Джеки уходят наверх
Я ухожу наверх
Вот теперь это больше похоже на реальность! Это настолько непредсказуемо, что может случиться на самом деле.
* * *
— Что должно произойти? — спрашивает меня Вилли в кофейне возле работы.
Лесли снова с нами, двигает вилкой оливки и листок салата по тарелке.
— Это будет как в детской игре «Бег под музыку вокруг стульев», — говорю я.
— Хочу надеяться, что место займет Мартин, — вступает в разговор Лесли. — Это будет означать не такую большую встряску.
— Ты знаешь, если в кресло сядет Мартин, — высказываю я предположение, — то он сможет повернуть все по-своему: уволить Байрона Пула или перевести его, затем сделать Марджори арт-директором и повысить тебя. Или он увольняет Байрона, переводит Марджори в другой журнал, и вот ты — арт-директор.
— Это ласкает слух.
У нее приятная, светлая улыбка, но я замечаю, что два ее зуба немного похожи на клыки.
— Или он сможет уволить меня, — говорит Вилли. — Или Регина сможет уволить меня.
— Она и так может тебя уволить, — напоминаю я ему.
— Хорошо, но Мартин меня точно не уволит, я это знаю.
— Это почему же?
— Потому что он наверняка уже не помнит, кем я был.
(Я уже убедился, что это дурной знак, когда люди говорят о себе в прошедшем времени.)
Я стою у копировального аппарата и снимаю копии с бесцветной статьи о швейцарской труппе мимов. Я описал их представление как «бодрящее, возбуждающее и пролетающее незаметно» и назвал их новыми «инфан терриблями» в искусстве перфоманса. (Или они были «младотурками»?)
Вилли подходит ко мне сбоку.
— Готов к падению нейтронной бомбы? — шепчет он. — Я думаю, что Марк Ларкин займет место Мартина Стоукса, когда тот сядет в кресло Гасси.
Тут мне приходится действительно напрячься, чтобы сдержать самые естественные и отвратительные позывы своего тела.
— Что тебя наводит на такие мысли?
— Моя птичка из бухгалтерии.
Он слишком часто упоминает этот безымянный источник.
— А все же кто эта птичка?
— Лори знает кого-то там. Мартин получает большое — я хочу сказать, огромное — повышение, и Марк Ларкин получает его тоже. Я не могу сказать, что это абсолютно верно, но очень похоже на то, что дела обстоят именно так.
Копировальный аппарат пытается выплюнуть два моих параграфа, но бумага цепляется за что-то и рвется в клочья.
— Ты хочешь сказать, что Марк Ларкин собирается превратиться из помощника редактора в «Ит» в большую шишку в журнале «Бой»? Этого не может быть! Это слишком большой прыжок.
— Не забывай, приятель, что Мартин Стоукс был простым помощником редактора, а потом бу-у-ум… получил руководящий пост в «Бой».
— Но он — Мартин Стоукс! — почти кричу я. — Конечно, с ним должно было это случиться!
— Ну, он не всегда был Мартином Стоуксом! Вот в тот момент он и стал Мартином Стоуксом. И, может быть, именно сейчас Марк Ларкин становится Марком Ларкином.
— Как только Марк Ларкин пойдет вверх, он сделает все, что в его силах, чтобы нас уволили.
Если не брать в расчет то, что теперь у меня на него есть компромат, — или Марк Ларкин думает, что есть. Я не такой пасхальный кулич, каким был раньше.
— Это о труппе мимов из Швейцарии? — спрашивает Вилли, остановив взгляд на жеваных листах бумаги у меня в руках.
— Это самая ужасная вещь из всех, которые я написал в жизни.
— Но ты же не ходил смотреть их представление, или ходил?
— Ты что, издеваешься надо мной?..
— Давай убьем его, Зэки.
Не знаю, серьезно он это предлагает или нет. Я смотрю на него и замечаю серые круги у него под глазами.
— Как это?
— Я смогу снова чувствовать себя нормально, если только его уволят либо если он умрет.
— Ну, увольнять его пока не собираются, так ведь?
И в этот момент, как в сцене из «мыльной оперы», через офис проходит Марк Ларкин, не замечая нас.
— Некоторые люди заслуживают того, чтобы их убили… — говорит Вилли, — и это правда. Гитлер… если бы кто-нибудь убил его во время Пивного путча, разве это было бы плохо? Джордж Стайнбреннер… разве, в самом деле, было бы так ужасно, если бы кто-то пристукнул его?
— Значит, ты в самом деле замышляешь убийство?
— Это облегчит мне жизнь. Тебе тоже, приятель. Признай это.
— Ты не способен на такой поступок.
— Мы могли бы сделать это, как Леопольд и Лоеб, вдвоем.
Вот только Леопольда и Лоеба поймали. Весь фокус в том, что я должен быть уверен, что меня не будут иметь в задницу в Аттике до конца моих дней. Все это напоминает мне зловещий диалог из «Третьего человека» в кабине колеса обозрения в Пратере, когда актер Орсон Уэллс спрашивает вездесущего Джозефа Коттена (вот ирония!) о том, сколько бы он взял за каждую букашку, ползающую у них под ногами. Я готов заплатить сколько угодно и кому угодно, только чтобы убрали назойливую букашку, Марка Ларкина.
— Как ты это себе представляешь? — интересуюсь я.
— Выбросить из окна. Отравить его. Задушить. Перерезать глотку. Любой способ будет хорош.
— Я смотрю, ты уже думал об этом.
