Правда, что норовила вылезти.
Скандал.
Старик кричал, топал ногами, требовал немедленного развода, а Амелия тихо плакала… она, милая девочка, умоляла не торопиться. Развод – это же скандал. И позор…
И не только на ней. Грехи родителей лягут на плечи детей…
А роман…
Наваждение…
Мальчик перебесится, осознает… Ребенок? Ничего страшного. Кто о нем узнает? Мир не магический, а значит, шансов, что дар проснется, практически нет.
И нет, она не сожалеет, что пришлось пойти на… крайние меры.
Почему?
А что оставалось?
Старик грозился инициировать развод, да и одним разводом дело не ограничилось бы. Тот проклятый контракт подразумевал крупную неустойку, если брак распадется по вине супруга, а еще передачу титула законной наследнице…
Да, ему стало вдруг плевать и на титул, и на жену, и даже на дочь.
На род.
На долг.
На мать, которая останется опозоренной и нищей. На всех, кроме своей любовницы и ее отродья.
– Я ни о чем не жалею, – старуха аккуратно сложила платок.
И сказала она это слишком убежденно, чтобы я и вправду поверила.
– К сожалению, твоя сестра Мелисса пошла в мать больше, чем мне бы хотелось. Даже не скажешь, что такой крови… мягкокожа, мечтательна и доверчива. В целом это неплохие качества для девочки, однако не для той, которая должна бы…
– Слушайте, – я сунула палец в ухо, отрешаясь от гула в голове. Такого протяжного, заунывного и крайне подозрительного.
Левая рука ныла.
Глаза препротивнейшим образом слезились.
– Мне глубоко и искренне плевать на ваши душевные метания. И не только на ваши. Я же сказала и повторюсь: я не просила тащить меня в ваш мирок. Меня и собственный более-менее устраивал. Это первое.
Бабуля приподняла бровь. А удивление она играет куда лучше, чем светлую печаль по ушедшим годам и утраченным возможностям.
– Второе. Раз уж я здесь, я воспользуюсь своим шансом. Род? Обойдусь. Имя? Собственное сделаю. Лезть в вашу жизнь не стану. Но и не потерплю, если вы попытаетесь сунуться в мою… хотите сделать из Мелиссы племенную кобылу? Ваше право и ваше дело. Но со мной этот фокус не выйдет… не знаю, что вы использовали, но, полагаю, мастер разберется…
– Вот об этом я и говорю, – вздохнула бабуля с почти искренним сожалением. – Твоим сестрам не хватает характера. Мелисса на твоем месте давно бы уже в истерику ударилась… она и ударилась… пришлось… успокаивать…
Ага, надеюсь, последние мозги они ей не затуманили?
С другой стороны, для рождения наследника важны отнюдь не мозги.
– И чего вам надо?
– Возвращайся. Я сделаю тебя наследницей.
Ага, хочешь полцарства? Гора рахат-лукума, река шербета… от такого количества сладостей кое-что слипнется, и намертво.
– Амелия, конечно, будет не слишком рада. Возможно, попытается судиться, но указ Ореста Благого оставляет за мной, как за старшей в роду, право сделать собственный выбор… хранителю ты пришлась по нраву… он поддержит…
– Идите в жопу, – сказала я как можно более душевно. И добавила после небольшой паузы: – И титул туда заберите тоже…
Вот не чувствую я в себе должного аристократизма. А уж желания пахать на ниве возрождения былой славы… нет, без меня, пожалуйста.
Утро выдалось одновременно солнечным и дождливым. Устроившись на подоконнике, я наблюдала, как капли воды стекают по стеклу. Мир за ним гляделся кучей этаких разноцветных пятен.
Вставать было лень.
Выходить из комнаты – лень вдвойне.
Рука зажила, оставив на память о собственной неосмотрительности – впредь с родственниками буду беседовать лишь в теплой компании, лучше, если адвоката – тончайшую полоску шрама.
Вчерашний день оставил горькое послевкусие.
Почему-то я не могла отрешиться от мыслей о маме… и об отце… вдруг вылезло все то, что я так старательно прятала, открещиваясь от собственной памяти. А она ждала-ждала и вернулась… тот же дождь, но дома… и мир за окном, темный, с желтыми кругами фонарей. Запотевшее стекло. И рисунок…
Палец отца выводит круг.
Оптимальная форма.
Деление на шесть зон… выбор камней… камни он хранил в шкатулке, которую мама запрещала мне трогать, а вот отец позволял. Он высыпал камни на стол и рассказывал про каждый.
Янтарь.
Теплый, как луч солнца… и если сдавить пальцами, а потом дохнуть, он начинает светиться.
От головной боли.
И недугов.
От сглаза – александрит. Он похож на мутную стекляшку и совсем мне не нравится, но отец держит его осторожно.
Голубая бирюза и молочный нефрит, из которого он обещает сделать мне подвеску, а мама хмурится: ребенку ни к чему такие украшения. И вообще украшения, еще потеряю… а сглаз и прочее – это все выдумки. И странно, что отец в это верит…
Она не ругает.
И не упрекает.
Вздыхает лишь, глядя на нас, и уходит на кухню разогревать ужин.
Я отчетливо помню запах котлет и тонкие нити квашеной капусты. Ягоды клюквы, которые как зерна граната, не того, что плод, а камня… и я гоняю их по тарелке, а родители беседуют.
И мама отводит глаза.
Ей снова на собрание идти и там объяснять, почему семья у нас неполная. Это я у классной подслушала, когда она говорила с кем-то, мол, странно, если живут вместе, то почему не распишутся, и не могла понять, где это родителям расписаться надо.
Проклятье.
Я прижалась лбом к холодному стеклу.
Прочь.
Не вернуть. Не исправить. Так зачем себя мучить мыслями о том, как оно могло бы быть… стиснуть кулаки, чтобы ногти впились в ладонь.
Сползти.
Одеться.
Это из-за того умершего парня. Я ведь до последнего надеялась поднять его… чуда не произошло, а потом еще старуха… и, главное, из головы не идет мысль, а что, если чуда не произойдет и тогда, когда моя помощь понадобится Малкольму?
Волосы причесать.
Отрастают. Лезут в глаза… надо или снова резать, или дождаться, когда можно будет в хвост связать. И что-то второй вариант мне не слишком по вкусу…
Я вздохнула и открыла-таки дверь, чтобы нос к носу столкнуться с Офелией.
– Привет, – сказала та и щелкнула меня по носу. – А я как раз тебя ищу…
Блондиночка выглядела бледноватой, но при этом донельзя довольной.
– Нашла. Поздравляю.
Дружелюбием я никогда не отличалась, а уж гостеприимством и подавно, но блондиночку это не смутило, она протиснулась мимо меня и сморщила носик:
