Проклятый дар очнулся? Именно теперь… где он был, когда я действительно нуждалась в чуде…
Я ведь вижу.
Маги живут дольше обычных людей… и по меркам их моя бабуля не так уж стара. С другой стороны, замуж она вышла поздно, до последнего подыскивая подходящую партию. И родила еще позже, подорвав родами хрупкое здоровье…
Я вижу ее болезни.
Спираль памяти.
И на дне – простуда, подхваченная ею еще младенцем… горячка… и силы, которые вливали по капле, а потом, отчаявшись, и потоком… эти силы наполняли хрупкое тельце, одновременно исцеляя и разрушая. Любопытный эффект…
Некоторые повреждения восстановились, а вот другие… крохотная дисинхронизация основных потоков, которая увеличилась после родов…
– Деточка, – холодные пальцы вцепились в подбородок. – Я повторяю, тебе стоит замолчать…
– А вам показаться врачу, – я моргнула, избавляясь от наваждения. А ведь хотелось поправить… это просто… всего-то и надо – стабилизировать поток, уменьшить отток энергии.
Она всегда жаловалась, что дар ее, потенциально огромный, так и не раскрылся до конца. И что силы у нее оказалось куда меньше, чем у родителей, и что сложные заклятья давались плохо, поскольку сила эта была нестабильна…
Была.
И есть.
Это как труба с водой… напор имеется, но пара дыр, утечка – и вот уже вместо фонтана получаем ручеек, а заодно и болотце. Сила ее, растекаясь по телу, его же уродовала… Вот кости с признаками раннего артрита. Руки еще не болят, но ноют, предупреждая, что недалек тот день, когда…
Истончившиеся стенки сосудов.
Уплотнения в печени. И деформация капилляров в почках… изменение кишечного эпителия… с животом она мается давно, и еще тогда, в юности, ее убедили, что вся проблема в излишней ее чувствительности. Надо лишь диету соблюдать.
Овсянка, она полезная…
Не настолько.
Язвочки покрывали и желудок, и кишечник… поджелудочная раздулась, а желчный пузырь скукожился… и приступы ее мучают регулярно, а лекарства помогают плохо.
Я бы могла.
Наверное.
Но зачем?
Эта женщина помощь примет, но добрее не станет. Даже если я излечу ее чудесным образом – а тому парню чудо было куда как нужнее, он лишь жить начал и не успел испоганить ни себя, ни мир окружающий, – она не проникнется ко мне благодарностью. И в слезы не ударится. Не обнимет. Не раскается…
И уж точно не пойдет в Совет с покаянием.
– Вам жить осталось пару лет, – я отстранилась. – И приятными эти годы не будут… а что до остального, то… это на вашей совести. Прошлое не перекроишь, да и не думаю, что надо. Мелисса… ну солгите ей что-нибудь… она поверит. Она вам привыкла верить и потому будет рада, если вы дадите правдоподобное объяснение…
А духи у нее хорошие.
Мягкие.
Обволакивающие. И от запаха этого кружится голова… и прилечь тянет, отдохнуть, только что-то мне подсказывает, что желание это противоестественно.
Я лечу.
И танцую в полете.
Я всегда хотела крылья, чтобы взяли и отросли чудесным образом. Тогда я бы забралась на крышу нашей двенадцатиэтажки и взмахнула ими… все бы удивлялись, но мне плевать на всех, я бы шагнула вниз, но не упала, а улетела далеко-далеко…
– Ты сама не понимаешь, что говоришь… – этот голос, что мурчание кота.
Кошки искренни.
Это собаки в большинстве своем лицемеры, а кошки искренни… И надо остановиться. Отрешиться от запаха и голоса, и от бумаг на коленях, от ожога на ладони. Короткая боль отрезвляет.
– Подпиши, девочка, и будешь счастлива… – бабуля держит меня за руку, не позволяя разжать пальцы. А в пальцах – то самое резное перышко.
И боль – это хорошо.
Я цепляюсь за нее, как утопающий за соломинку. Я заставляю нервные окончания вспыхнуть… Я так могу? Оказывается, могу. Только силу бы еще рассчитывать. Руку сводит судорога, и такая, что я чувствую, как трещат кости.
Спокойней.
Но боль и вправду помогает.
– И что это было? – Мой голос сиплый, и говорить тяжело. Язык свинцовый, а губы из ваты. И рука ноет обиженно, крохотный укол расползается длинной рваной раной. Та хотя бы не кровоточит, но… кожа краснеет и пузырится.
Кажется, ожог.
Я о таком читала, и вот… сила воображения, мать его… спасительная.
Я одной рукой сворачиваю листы: позже прочитаю, в какую такую кабалу едва не запродалась.
– Знаете, – перо тоже поднимаю и протягиваю бабуле. – Сдается мне, что все это охренительно незаконно.
– Не выражайся…
– Ну да, выжигать другим мозги – это нормально, это леди могут, а вот сказать «жопа» – уже не комильфо.
Она поморщилась.
– До чего ты отвратительно упряма…
– Какова уж есть, – странное дело, но злости я не ощущала. Сложно злиться на человека, которому не так много осталось. И что с того, что этот человек сам о том не знает.
Или знает?
Догадывается?
– Деточка, – бабуля не выглядела ни удивленной, ни… разочарованной? – А теперь, похоже, настало время познакомиться нормально… давай сюда руку… не переживай. Силой своей и жизнью, именем рода клянусь, что больше не буду оказывать прямого или опосредованного воздействия на свободу воли…
На пальцах ее вспыхнул огонек.
Но…
– Или позвать мастера Варнелию? Боюсь, она несколько занята… день выдался беспокойным.
Она сама взяла меня за руку, сдавила запястье и вытащила связку камней.
– Такое удивительное упорство… узнаю моего сына… к сожалению, остальным оно не передалось… ты видишь во мне зло…
– А на самом деле вы добрая, просто день не задался?
Рука онемела.
А крупный камень, который бабуля прижала к моей ладони, полыхнул алым светом. Впрочем, свет этот скоренько впитался в кожу, и краснота прошла, а с нею и препротивный зуд. Пузыри, начавшие было наполняться жидкостью, тоже исчезли.
И рана затянулась.
Чудеса магии.
– Я хороший артефактор… и, пожалуй, если бы в свое время мне хватило силы духа отстоять свое право быть просто хорошим артефактором…
Она погладила мою ладонь.
– Мы учились разному, деточка… ты – выживать, а я – заботиться о роде…
Глава 30
Она, сколько себя помнила, жила с мыслью о долге.
И предках.
Многочисленных и славных, сделавших многое во имя процветания рода, и главная задача ее – не позволить этому роду угаснуть.
