И отголоски шепота доносились до меня:
– …Так его любила… говорила, что…
– …А он поиграл и…
– Сволочь, это изначально было ясно…
– Сама дура…
Я ловила обрывки чужих разговоров, выстраивая историю чьей-то великой любви или, как по мне, не менее великой дурости.
– Слышала уже? – Марек плюхнулся на стул и подвинул мой поднос. – Ты ешь как не в себя.
– А тебе завидно?
Порцию я взяла двойную. А что, готовили здесь отлично, не чета нашей институтской столовой, а голод я испытывала почти постоянно. В умных книгах писали, что это нормально, естественное следствие спонтанного и ускоренного развития энергетической структуры тела, которая до сих пор спала и не развивалась, чтоб ее.
– Нет… – он задумчиво отщипнул крошку от моей булочки.
Что за манера… терпеть не могу, когда с едой играют, и тем более с моей.
– Руки убрал.
– Ты порой такая…
– Стерва? – я подвинула стакан с компотом поближе к себе, а то с Марека станется пробу снять.
– Вроде того… Лирана умерла, – он ковырнул в тарелке, к счастью, своей.
– Твоя знакомая?
– Учились вместе… она с Айзеком встречалась…
А вот это уже интересно.
Мастер что-то искал в моей комнате, и вряд ли любовную переписку с кем бы то ни было. И эта его просьба… студенты ревниво хранят свои тайны, даже когда эти тайны здорово попахивают уголовщиной. Особенно когда попахивают…
Из-за банального самоубийства он бы не стал из шкуры вон лезть.
А вот если самоубийство не первое… и обе – брошенные подружки… нет, тут все куда сложнее, чем мне представлялось.
– Расскажи, – попросила я, не сомневаясь, что Марек молчать не станет. – А то я как-то совсем выпала, и, сам понимаешь, не с моей нагрузкой тусоваться… А она и вправду сама?
– Сама… – Марек устремил задумчивый взгляд в окно. Не знаю, что он там разглядеть пытался: местные окна были узкими и серыми, то ли исконный это цвет, то ли приобретенный, не знаю, главное, что света они пропускали мало, поддерживая общую атмосферу мрачной заброшенности. – Она была очень эмоциональной девушкой…
Яркой. И красивой.
Ее все любили.
Особенно после смерти. Живого человека можно и не любить, а вот мертвого – уже как-то неприлично, что ли.
Она неплохо училась.
Подавала надежды. У Лираны отлично получалось ладить с неживой материей, а драгоценные камни она вообще чувствовала очень тонко. И пусть не здесь, не в столице, но провинциальные конторы артефактников ее бы с радостью приняли.
Она и не собиралась оставаться.
До недавнего времени.
Тихая домашняя девочка, уверенная, что счастье есть и в Приграничье. Там ведь семья и еще друг детства, за которого Лирана собиралась выйти замуж.
Пока не встретила Айзека.
Нет, она сдалась не сразу, храня верность избраннику… некоторое время, во всяком случае. Но… букеты хрустальных роз…
Коробки из лучшей кондитерской.
Прогулки под луной, однажды закономерно закончившиеся ночевкой в общежитии повышенного уровня комфортности.
Новенькие золотые серьги, естественно, не оставшиеся незамеченными. И счастье, которое, как Лирана верила, будет длиться вечно… А его хватило на две недели, после чего Айзек поднес в подарок браслет с крупными изумрудами, под который толкнул отрепетированную речь про нежные чувства и долг перед родиной.
Поцеловал бывшую уже подружку в лоб.
И удалился.
Надо полагать, в закат… в общем, все банально и просто. Лирана рыдала. Писала письма. Дважды пыталась пробраться в общежитие, откуда была выставлена к вящему удовольствию местных сплетниц. И, верно, убедившись, что любовь скончалась в муках, решила последовать за ней.
Нет, ну дурость чистой воды же!
И не представляю, что может заставить человека в здравом уме и твердой памяти добровольно сунуть голову в петлю, как это сделала Лирана.
Петлю, к слову, сделала из шелковой простыни.
Облачилась в белое платье.
Браслет надела.
Сделала прическу… у ног нашли букет засохших роз.
Не самоубийство, а представление какое-то. Я задумчиво прикусила вилку… интересно, а душещипательное письмо она не оставила? Хотя… нет, не сходится… ей бы тогда яд какой принять, медленного действия, чтобы наверняка спасти успели.
А так – красиво…
Он, осознав, что натворил, несется сломя голову, взывает ко всем богам… видит бездыханное тело и волей Милосердной возвращает ему дыхание. А там целители.
Слезы.
Сопли.
Признания и реанимированная любовь. Точнее, ее подобие, поскольку шантажом любить не заставишь. Нет, будь тут яд, я бы не сомневалась, что девчонка это все придумала, чтобы вернуть Айзека… мажор или нет, но, вполне вероятно, побоялся бы причинить трепетной Лиране новую душевную травму.
А петля…
Петля все меняет. Повешение – слишком уж рискованный вариант… здесь и вправду умереть можно, а самоубийцы-шантажисты к такому не готовы. И значит, все-таки сама?
Тогда почему мне во все это не верится?
С другой стороны, какое мне, если разобраться, до всего этого дело? Вот именно, что никакого… Нет, слухи в исполнении Марека я донесу, ибо просьбы мастеров надобно уважать, а потом выкину эту историю из головы.
Лето здесь держало оборону.
Стало еще жарче, и в темных платьицах, приобретенных заботливой леди Амелией, ходить стало невозможно. Джинсы мои окончательно потеряли вид, а майка изначально покупалась в качестве нательной. Делать было нечего, и в какой-то из редких выходных я выбралась-таки в город.
Транспорт здесь имелся.
Огромная, неуклюжая с виду платформа медленно ползла по узкой дороге. На поворотах платформа угрожающе накренялась, и редким пассажирам приходилось цепляться за кожаные петли, закрепленные на столбах.
Стоило это сомнительное удовольствие два эре.
– Назад в седьмом часу пойдем, – сказал седоусый погонщик – водителем его назвать у меня язык не поворачивался. – Не опаздывайте.
Постараюсь.
Я поежилась.
На городской площади было… душно. Полупрозрачное марево колыхалось над каменными плитами, и даже гранитный памятник кому-то весьма героическому выглядел на редкость уныло.
Пыльная зелень.
Темные окна витрин. Сизые дома. Ни красок, ни людей, которые, предполагаю, благоразумно в такую жару сидели по домам. Я бы тоже где-нибудь посидела, но…
