– Ладно, – сказал он с неохотой. – Поехали к Дию.
– Так бы и сразу, – обрадовалась она и двинулась к машине.
Он смотрел ей в спину с двойственным чувством. Странно, когда тебя любит дьяволица. Все ее убеждения вразрез твоим, все, что для нее хорошо, для тебя отвратительно. Но поделать с ней ты ничего не можешь, ибо она тебя любит. И это разоружает. Нельзя оттолкнуть и уйти, даже когда очень нужно. Выходит, любовь тоже может быть орудием дьявола. Что же тогда не может быть его орудием, назови?!
…Пробок по дороге почти не было, спустя час они подкатили к знаменитому желто-серому зданию на Лубянке. Он удивился, зацепившись взглядом о знакомые зловещие углы.
Она заметила его изумление, пожала плечами.
– А от кого скрываться? Самое удобное место для штаб-квартиры.
– Но почему именно здесь?
– Потому что Дий – это сила. А здесь – центр силы. Десятилетия камланий и жертв, простому смертному даже войти сюда сложно. Ну, разве что в качестве жертвы, в наручниках.
Въехали они через подземный гараж, некоторое время неторопливо спускались вниз по округлым туннелям, пока не оказались в огромном, плохо освещенном помещении. Суббота озирался с изумлением. Здесь было кладбище машин, из таинственной полутьмы высовывали то круглые, то хищные рыла древние авто…
Застыл в пустоте состоявший из одних колес «Бенц Патент-Моторваген» с микроскопическим рулем.
Легким ужасом веяло от марсианского «Фиат S76», похожего на огромную пулю, несущуюся задом наперед.
Сиротливо глядел из угла простой поддон на колесах – первый паровой автомобиль братьев Доббл.
Выставил вперед паровозную морду «Делоне-Бельвиль» – большой, лысый, добрый, утыканный бесчисленными глазами-фарами, любимец императоров и президентов.
Подслеповато вглядывался в даль «Ришар-Бразье» с удивленной тощей мордой и четырьмя крупными, как бывает у слишком худых людей, гениталиями.
Легко, почти не касаясь земли, парил первый русский электромобиль Ипполита Романова, похожий на дорогую полуоткрытую табакерку.
Рядом с крокодильим рылом «Роллс-Ройса 40/45 HP» кокетничал на парижский манер неуловимый «Паннар-Левассер».
Высунулся откуда-то «Мерсдес 14.35 PS», на котором ездил Рахманинов, – не мотор, а низкие сани-розвальни, обитые больной тусклой жестью и с маленькими стыдливыми колесами.
«Руссо-Балт С 24/58» – легендарный «огурец» второй версии, больше, однако, не на огурец был похож, а на заостренный гроб, на котором так быстро можно влететь на тот свет, что и сам не заметишь.
Пятиместный автомобиль Пузырева смахивал на поджарую зубастую торпеду, только атаковать он хотел не вражеские корабли, а пространство и время.
Затесался каким-то образом в это сообщество джентльменов трактор «Фордзон» с ребристыми колесьями и вываленными наружу железными внутренностями, какими хорошо распугивать девушек на полях.
Длинной пожарной свиньей стояла тут же «Скания-Вабис», только что не прихрюкивала.
И, наконец, завершали парад древних моторов старые аэросани фабрики Меллера на двух человек – шофера в кепи и теплых перчатках и беспечного седока; не сани, а головастая тупоносая личинка с узким хвостом насекомого, у которой вдруг проклюнулись лапы на длинных когтях-лыжах – спереди подлиннее, сзади покороче. Они уже готовы были рвануть вперед с неимоверной скоростью, взвихрить пространство, закрыться снежной пеленой и пропасть из глаз… А там спустя короткие мгновения вылупятся из них прозрачные крылья и, дрожа, взметнутся сани фантастической бабочкой прямо в голубой простор над головою, перевернутся там пару раз от избытка чувств и упадут по смертельной траектории прямо вниз, на землю, – но уже в совсем другой реальности, где нет ни земного тяготения, ни сопротивления воздуха, только скольжение, радость и бесконечный полет…
Отдельно скучились мотоциклы. Первым стоял деревянный целорифер графа де Сиврак, со змеиным хвостом и мордой, с деревянными колесами и без никакого руля, только дощечкой для рук; ехать на нем надо было, толкаясь ногами от земли, и каждая неровность на дороге больно ударяла прямо в изнеженный, непривычный к грубости аристократический филей.
Следом шел цельнометаллический велосипед Найта, без педалей, но такой тяжелый, что им вместо слона можно было топтать вражескую пехоту. Потом – велосипед Мишо с первыми педалями на переднем колесе: машина езды небыстрой, но уже самостоятельной, без оббивания башмаков о мостовую. Громоздились высоченные велосипеды-пауки с огромным передним колесом – до двух метров в высоту. Падение с такого колеса заканчивалось увечьями и сменой спортивного транспорта на кровать в госпитале, а затем на куда более надежную инвалидную коляску или даже санитарные носилки до ближайшего морга.
Раскорячился небывалым пугалом самоходный велосипед Роупера с топкой, котлом, угольно-паровым двигателем и дымовой трубой, глядевшей под небольшим углом назад и вверх. Всадник на велосипеде этом несся, как настоящий дьявол, распугивая мирных пешеходов. Тут не было никаких педалей, и единственное, что оставалось делать седоку, – молиться Всевышнему, чтобы велосипед не взорвался на полном ходу.
Устойчиво впился в пол всеми тремя колесами трицикл Батлера. Из-за него выглядывали заводной мотоцикл Лайба и мотоцикл на сжатом воздухе Генри Вали. Чуть дальше, низкая и почти невидимая, притулилась универсальная приводная тележка профессора Бернарди, которую можно было присоединить к любому велосипеду и сделать из него мотоцикл.
Бесстыдно обнажала черепашьи внутренности носатая французская велоторпеда Бюно-Варилья. Наособицу стояли строгие, но непрактичные моторрады «Хильдебранд унд Вольфмюллер» с ясными геометрическими линиями. Ждал своего часа трицикл «Клеман», на котором от Москвы до Парижа можно было доехать всего за двадцать дней. Патриотический мотопед братьев Вернер последним в ряду указывал носом в пустоту…
– Вот это коллекция! – сказал пораженный Суббота.
– Осталось кое-что от господина Мосолова и страхового общества «Россия», – небрежно отвечала Диана. – Не выбрасывать же, в самом деле, Дий ценит старину.
Они вышли из «Нексии», которая среди этого допотопного разнообразия смотрелась как-то особенно тускло и невзрачно.
Навстречу им из полутьмы явилась аппетитная барышня в одном тонком белом белье, кокетливо стрельнула глазами в сторону Субботы, сделала книксен перед Дианой. Лицо у нее было тоже все белое, словно мелом испачканное, только глаза живые, черные, нескромные.
– Все в порядке, Лилиан, это со мной, – проговорила Диана.
Жантильная мадемуазель тут же потеряла всякий интерес к Субботе, в поклоне сделала два шага назад, растворилась в одной из ниш. Проходя, Суббота невольно покосился на нее, но увидел уже только закаменевшую гипсовую кариатиду, изящно изогнувшую стан, придерживающую низкий потолок кончиками пальцев. Разглядеть на бледной статуе белое белье было нельзя, оттого казалось, что она теперь совершенно голая. Возможно, белья и в первый раз не было, возможно, оно только почудилось Субботе. Его разбирало любопытство, хотелось вызвать загадочную Лилиан из ее ниши еще раз, чтобы уже окончательно убедиться – исключительно в научных целях, конечно, ни за чем более. Но он понимал почему-то, что не стоит говорить об этом Диане. И без того, казалось, на Лилиан она глядела как-то косо, ревниво, не по-доброму.
