И для этого теперь нужна малая малость – остановить Михаила, пресечь его волю. А своими руками он сделать этого не может, ибо Михаил сильнее, и он бесславно падет в открытом бою с ним. Вот потому-то сидит он напротив князя, потому-то смотрит мимо него, а не сквозь, как полагалось бы. Но ничего, едва только князь выполнит то, что назначено, тогда… Что ж, тогда и поговорим.
Хилиарх, молчавший все это время, наконец понял, что дальше испытывать ангельское терпение невозможно, покорно склонил голову, принимая над собой власть, и силу, и право архистратига.
– Сделаю все, что скажешь, – проговорил он негромко.
– Вот и хорошо, – отвечал Гавриил. – Слушай же мой план, отродье, и если он не будет исполнен, земля начнет гореть у тебя под ногами…
Глава 19
Бездна
Ком, горячий, как тошнота, поднялся к груди, вскипел в горле. Теплая соленая капля сгустилась на языке, знакомый вкус смерти… и он очнулся от тяжелого, беспросветного сна. Коснулся рукой лица, размазалась на пальце капелька крови – болела прикушенная губа.
Рядом лежала Диана, спала. Нет, не спала, смотрела сквозь полуприкрытые глаза, вздрагивала ресницами. Как давно она так, что видела, какие тайны сделались ей доступны, пока он метался в сонном бреду, а горячечные губы выкрикивали страшные слова?
– Давно не спишь? – с трудом выговорил он.
– Нет, только что…
Конечно, только что. Только что проснулась, а волосы уже собраны… А может, она вообще не спит никогда? Он сам ее спящей не видел ни разу: засыпал раньше, просыпался позже. А засыпал он теперь легко, стоило только голову приклонить к подушке. Но чем легче засыпал, тем хуже, страшнее было ночью.
Вот и сегодня… Он отчетливо помнил, что умер во сне. И не только он один – все остальные тоже умерли. Земля опустела, деревья и травы скукожились, иссохли от черного ветра, кругом воцарилась пустыня, но не живая, спящая, а мертвая, окончательная, где даже песок иссыхал и распадался во прах. Только огромные каменные существа без толку и бесцельно передвигались по этой пустыне – медленно, непреклонно. Были они страшны, похожи на ожившие скалы, но не имели ни воли, ни сознания, только странное, невесть кем навеянное брожение перемещало их вдоль доживавших последние дни трех измерений…
– Нужно сказать Дию, – Диана слушала, хмурилась тревожно. – Он знает, что это значит…
– Скажешь сама?
– Нет. Он не показывает мне лица.
– Тогда как? По телефону?
Она невесело засмеялась, притянула его к себе, поцеловала в лоб, он не сопротивлялся – пусть, теперь это все равно, никакие поцелуи ничего уже не изменят.
– Помнишь Леонарда?
– Распорядителя на обеде?
– Да. Он может держать связь с Дием.
– И больше никто?
– И больше никто.
– Но почему он? В нем ведь нет ничего…
– Ничего особенного? – она подняла бровь.
– Да.
– Это кажется. Леонард – очень значительное лицо. Он больше, чем я. Может быть, даже больше, чем Гениус. Он – хранитель бездны. Дий доверяет ему одному.
– Хранитель бездны? Какой еще бездны?
Она посмотрела на него внимательно, вздохнула, подтянула одеяло к подбородку, пригорюнилась, молчала.
– Давай так, – сказала наконец, – если ты сам обо всем догадался, так тому и быть. Если нет – еще лучше. Но говорить тебе я ничего не стану.
Он тоже молчал некоторое время. Обижаться не приходилось, дело зашло слишком далеко, он и сам это понимал.
– А ты не думаешь… – голос немного изменил ему, стал сиплым, чужим, Суббота откашлялся, – не думаешь ты, что Леонард вас всех обманывает? И передает вам вовсе не то, что говорит ему Дий?
Изумление зажглось в ее глазах, вздрогнули длинные ресницы, жила под ними мучительная тайна.
– Леонард – обманывать? Невозможно, да и как? Обмануть меня, даже хилиарха, – туда еще сюда, но обмануть Дия… Кара будет ужасной.
Ну, не может так не может, что ему, в конце-то концов…
Они быстро оделись, вышли в запущенный яблоневый сад. Ночь они провели в скромной двухэтажной даче, не очень большой, но ладной, крепко сбитой. Казалось, что неказистый домик этот, покрашенный временем в немаркий цвет русского болота, может, если придется, выдержать осаду регулярной армии. Откуда явилось это странное ощущение, сказать трудно, но было оно сильным, было ярким. Впрочем, кошмары ведь тоже бывают яркими и правдоподобными, в конце концов, он и сам еще не решил, реально ли все, что с ним происходит, или это просто затянувшийся сон, долгая кома, от которой избавиться можно лишь прямым разрывом сердца…
Суббота краем глаза уловил движение сбоку, повернул голову. Из-за забора, покачиваясь с амплитудой, невозможной для трезвого человека, глядел на них сосед – невысокий, тощенький мужичок в белой когда-то майке-алкоголичке, с физиономией морщинистой и подчеркнуто доброй, даже слащавой. Такие лица бывают у запойных алкоголиков, а морщины не от водки – от постоянных усилий уйти из объятий зеленого змия.
Увидев, что на него смотрят, сосед приветственно поднял руку. Этого, однако, показалось ему мало, и он поднял также и вторую и соединил вместе в дружелюбном пожатии, как бы говоря: «Наше вам, а ваше – не нам». Может, разглядел в Субботе товарища по несчастью, может, из чистой вежливости. А может, со всеми так здоровался, не различая пола, возраста и скорбного выражения лица.
– Салфет вашей милости, красота вашей чести! – прокричал он на весь сад голосом неровным, надтреснутым, отчасти петушиным.
– Здрасьте, дядя Гена, – отвечала Диана, ничуть, видно, не удивленная старинной формулой приветствия.
Впрочем, и Суббота нельзя сказать, чтобы удивился. Сам подверженный тирании зеленого змия, он знал, какими загогулинами следует иной раз сознание алкоголиков, из каких бездонных и пыльных недр извлекаются тут слова и манера поведения. Дядя Гена вполне мог прямо сейчас начать распевать похабные частушки неприличного содержания, а мог, напротив, подскочить к ним ручным тараканом и, держа жабо на отлете, галантно целовать руки у Дианы, а то и – какая, в конце концов, разница? – у самого Субботы.
– Это Юрий Алексеевич, а это дядя Гена, хороший человек, – представила мужчин друг другу Диана.
Прав был Суббота, не ошибся – перед ним стоял хороший человек во всей его красе… Хтоническое чудовище с непредсказуемыми переменами в настроении и постоянной нехваткой закуси.
Суббота вежливо поклонился, не показывая желания вступать в разговор. Хороший же, как уже было сказано, человек дядя Гена еще раз поднял руку, а вместе с ней и ногу – надо думать, в знак максимального почтения. Выдержав такую сложную позу пару секунд, восстановил двуногий сатус-кво и по старой привычке русских алконавтов адресовался не к собеседникам, а непосредственно к Господу Богу, единственно способному понять весь жар его души.
