Получить это естественным путем, то есть через интриги и перевороты, было невозможно – бдила черная силовая башня, готовила своего кандидата. Да и сам президент – да славится он в веках, чего уж там – хоть и выглядел со стороны безобидно, тихо, как бревно в африканском болоте, мог в любой момент лязгнуть крокодильими челюстями, сдавить так, что глаза до яичницы вылупятся, брызнет из них сукровица, зашипит на сковороде. Нет, человеческим путем всю власть не взять, а вот при посредстве высших сил этот номер, пожалуй, можно было исполнить. У вражьей башни, конечно, свои имелись козыри в рукаве, но против такого туза все козыри – шестерки.
Так думал Андрей Сергеевич, садясь в бронированный лимузин, защищенный от прямого попадания не только автоматной очереди, но и от противопехотной мины, да и, что греха таить, даже противотанковую гранату выдержала бы его ласточка с неизменным мрачным водителем за рулем. Предыдущего, из ФСО, пришлось сменить – уж больно любопытен был, все слушал да смотрел. Но не пошло ему на пользу – отравился, бедняга. То ли грибков поганых на службе накушался, то ли чайку не с тем полонием выпил. На его место, конечно, другой пришел, и тот ножки протянул от скоротечной какой-то болезни. А уж третьего догадливое руководство Федеральной службы охраны предложило самому Андрею Сергеевичу выбрать, чего попусту сотрудниками бросаться. А он не гордый, он и выбрал. И такой это по случайности оказался верный человек, что прикажи ему хозяин, он не только врагу, но и всему свету горло бы выгрыз. Вот с такими Андрей Сергеевич чувствовал себя уверенно, спокойно, с такими можно было делать большие государственные дела, не боясь, что в спину тебе вонзят микрофон для подслушивания или, еще того не легче, видеокамеру.
Конечно, отношения между башнями были трудными и замысловатыми. Тут имелась сложная многоуровневая система сдержек и противовесов, осталась в наследство от предыдущего хозяина, который по виду был демократом и человеком, а по сути все равно президентом – ну, может, кровушки пил чуть меньше, чем положено, ну, так за то его и не любили. Если ты власть, так будь любезен, соответствуй, чтоб люди тебя уважали, а дешевого популизма нам не надо, и без того знаем, что и кому лизать…
Да, так все эти сдержки, противовесы и рокировочки исправно выполняли свои функции – две башни люто ненавидели друг друга, а между ними блуждало всевидящее крокодилье око и имело от всякого столкновения свой гешефт. Однако война войной, а в главных вещах башни объединялись. Ибо тайны, в которые были они вовлечены, было даже невозможно себе вообразить. Правда была так страшна, что никакой Асанж, никакой Сноуден, да и никто вообще не решился бы ее озвучить. Такие черные пустоты крылись за всем их существованием, что все остальное меркло перед ними. Бездны, бездны открывались всякому, кто имел возможность заглянуть за высокие эти стены. Глядеть в эти бездны было все равно что в перерезанное горло: ничего не видно, только кровавый туман висит над бескрайним полем, когда-то залитым солнцем, зеленым когда-то… И всякий, кто туда заглянул, переставал уже быть человеком или попросту погибал. Если бы тайны эти вышли на поверхность, власть башен не продержалась бы и суток. И не потому, что возмущенный народ не стерпел – стерпел бы, он все терпел, ему ни до чего не было дела, – но ударили бы из всех ракет, изо всех ядерных боеголовок онемевшие от отвращения и ужаса наши западные партнеры. Но никто не знал и никогда не узнает, тайны хранились свято, хранились насельниками обеих башен.
Из них изо всех, кажется, один Андрей Сергеевич сохранял в себе еще что-то человеческое, да и то благодаря дочке. Тот, кто страдает, не может не сострадать, думал он о себе. Тот, кто сострадает о ближнем, может сострадать и о дальнем. Так и он – сострадал народу, звал его про себя несчастным быдлом, где главным было слово «несчастное», ну, а то, что быдло, так оно испокон таким было. Из песни слова не выкинешь, и не он это придумал, вот так-то.
Может, поэтому и выбрал его архангел – потому, что в нем еще оставалось человеческое, в пику всем этим… тут он отыскал такое диковинное и страшное слово, которое в обеих башнях дай бог поняли бы пара человек, из числа наиболее яйцеголовых политологов и пиарменов. Может, только поэтому ехал он сейчас на встречу, на нейтральную территорию…
Ровно в девять утра по московскому времени вошел он в неприметные двери старого здания в центре Москвы. Там, в потаенных глубинах, находился ресторан для посвященных. В ресторане этом подавались редчайшие блюда европейской, африканской и азиатской кухни. Цен в меню никаких не было, гость просто отдавал карточку, и оттуда снималось по усмотрению или вовсе ничего не снималось – никого, в общем, это не волновало, потому что это был не бизнес, а отросток гигантской государственной машины, невидимый никому, но работающий исправно, неотменяемо…
Он вышел оттуда ровно через пятнадцать минут. Лицо его было опрокинуто, надежду сменяло на нем смятение, потом страх, ненависть, снова надежда.
– Если вы пойдете на мои условия, – сказал ему бородатый собеседник с цыганскими глазами, – я готов исцелить вашу дочь.
Вот оно! Сбылось, наконец, то, о чем мечтал и не смел он мечтать долгими ночами, прислушиваясь к больному, неровному ее дыханию, трепеща, считая вдохи и выдохи, леденея, когда дыхание прерывалось, и снова оттаивая, когда опять начинала дышать.
Только сейчас он впервые понял, что для него главное. Нет, не мировое господство и не гибель врагов. За эти десять лет, что на руках у него был бедный ребенок, он стал другим. В нем проснулась живая человеческая душа, которую окончательно считал он похороненной, проснулась и воспряла, вознеслась в немыслимую высь. И оттуда ликовала, глядела теперь на него.
Да, он спасет дочку! И не нужно для этого преступлений, черной магии и отвратительных чудес. Малость нужна будет, малая малость – стать миротворцем, помирить две братские страны. И малость эта была вполне в его силах.
Первым делом дать сигнал в Новороссию: пусть усилят огонь, западные партнеры сговорчивее будут. После этого связаться с самими партнерами – согласны, дескать, вести переговоры, в Минске встретимся, как обычно, под ласковой усатой мышкой батьки, который, гляди-ка, гримаса фортуны, на старости лет из последнего диктатора сделался первым миротворцем. Предмет переговоров простой: сохраняем статус-кво в обмен на прекращение огня. Затем уж пойдет как по накатанной… Порох вякать, конечно, будет, требовать назад новоросские земли и Крымску волость, а мы ему – хрен в горчице, на-ко, выкуси, статью о самоопределении народов знаешь? Тут и партнеры поддержат, плевать они хотели на целостность, им главное, чтобы снаряды не летали да продукты их исправно закупались могучими российскими ритейлерами. Нет-нет, мир мы быстро восстановим, на сей счет даже и не заблуждайтесь. Ну, не мир, так перемирие, однако ж сразу ничего не делается, все понемногу, потихоньку-полегоньку, шаг за шагом. Где перемирие, там и мир, а где мир, там и исполнение желаний.
Дочка!
Он задрожал ознобной сердечной дрожью, на глаза против воли навернулись слезы. Лишь бы дочка выздоровела, а там мы… Там уж мы… Он не знал еще точно, что именно будет, но уверен был, что все будет очень хорошо. С его-то деньгами, с его силой – какой жизнью они заживут. А может, он и вовсе уйдет со службы, купит островок, и уедут они туда – жить. Или не островок даже, страну небольшую. Какие там небольшие страны есть – Андорра, Монако?.. Там, правда, свои конкретные пацаны, вряд ли захотят делиться. Ну, не захотят, отжать можно, нанять юристов, доказать, что он и есть подлинный князь Монако, похищенный в детстве румынскими цыганами по заказу Моссада и ЦРУ, – деньги все делают. Или не возиться с Европой, в Азии то же самое за меньшую цену можно устроить. Непал, например, или Монголия – чем плохо? Экология, горы, степи, свежий воздух, лошади, козлы всякие, бараны. Впрочем, козлов и баранов нам и тут хватает. Ладно, не суть, как-нибудь да решится, сейчас главное – дочка. Ну, то есть мир, мир, конечно, сначала, а потом уж, как следствие…
