Пятнадцать-двадцать! А его Анечке уже десять исполнилось… Что же это выходит, остался им от силы всего десяток лет, а потом что?
Ох, как он упал тогда на постель, как заплакал! Завыл в голос, не стесняясь никого, ни охраны, прислуги, ни докторов, в растерянности обступивших его и не знающих, как помочь… Думал тогда, умрет от разрыва сердца, от боли, от приступа жалости и любви. Но не умер. Видно, крепким оказалось толстостенное сердце чиновника, устояло, только горечью наполнилось до краев, горечью и болью. И горечь эта теперь преследовала его везде и всюду, куда бы ни шел, на что бы ни смотрел.
Дурак из подчиненных, видя ужасное его состояние и желая подольститься, сказал как-то, хватив лишку на новогоднем корпоративе:
– Да что вы, Сергей Андреевич, беспокоитесь так ужасно. Наделаете себе еще детишек, человек вы молодой, крепкий. Только свистните, вам любая даст…
Ну, с этим он, конечно, церемониться не стал, отвел душу: бил до полного остервенения, до неподвижности. Из того уже и дух вон, голова, как у петуха, болтается некрасиво на вялой бледной шее из стороны в сторону, зубы сквозь разорванную губу весело скалятся, а Андрей Сергеевич все мордует его, все пинает по ломаным ребрам. Ну, тут уж никто вмешиваться не стал, дураков нет. К тому же разборка между начальником и подчиненным, значит, дело корпоративное, внутреннее, и Андрей Сергеевич в своих правах, пусть поучит дурака немного. В общем, подождали, пока сам остынет да в сторону отойдет, а после уже и унесли тело в неизвестном направлении. Куда этот идиот потом делся, он не интересовался, это дело службы охраны, они там все разрулят как надо. Надо – в больницу устроят, нет – так со святыми упокой, Даниловское кладбище и пенсия семье по утрате кормильца.
Нет, этим эпизодом он совсем не гордился, нечем, прямо скажем, было тут гордиться. Как начальник он не на высоте оказался, потерял самообладание. Обычно, конечно, ничего такого он себе не позволял, чтобы авторитет не подрывать и страх нижестоящих. Боятся-то не тех, кто до смерти избивает, боятся тех, кто может избить, да не бьет почему-то. Угроза страшнее ее исполнения, так-то, и хорошо бы запомнить это всем молодым российским чиновникам, которые хотят подняться до самых вершин…
А дочка тем временем спала, дышала ровно, спокойно. Ну и слава, ну и хорошо. Пять, шесть, восемь лет у них еще есть, а там поглядим, может, медицина изобретет лекарство необыкновенной силы и спасет нас, спасет от неминуемой гибели. Очень он теперь верил в медицину, и немудрено – больше верить не во что было…
При самом начале, помнится, как только болезнь обозначилась, бросился он в храм, стал жертвовать, деньгами заваливать, но лучше не становилось, только хуже день ото дня.
Пришлось тогда вызвать на откровенную беседу Творца-Вседержителя. То есть не самого Бога, конечно, но полномочного представителя его тут, на грешной земной поверхности. Представитель долго толковал о том, что надо верить в милосердие Божие, что Господь возлюбленных чад своих испытует: кого любит, тому, как выходило из разговора, посылает наибольшие пакости – вплоть до чистого смертоубийства. Он слушал, а сам все боялся, что скажет представитель страшные слова – Бог дал, Бог и взял, и тогда придется и его душить тоже, и бить кулаком в ровную зубную металлокерамику… А этого очень не хотелось, скандал мог возникнуть небывалый, и даже ему со всем его могуществом пришлось бы, пожалуй, уходить на заслуженный отдых.
Но епископ, по счастью, ничего такого не говорил, речь его текла ровно, успокаивающе, лишь иногда только поднимал он голос, начинал грозно вращать глазами – по стародавней привычке пытаясь застращать неизвестно кого. Но Андрей Сергеевич не слушал уже, мысли его ползли дальше, и направление, куда ползли, было не божественное, а больше похабное, стыдное. Все он думал и гадал, какие у божьего человека под рясой погоны – так и остались полковничьи или давно уже генеральские?
Наконец не выдержал, перебил златоуста, сказал напрямую: нельзя ли, мол, так устроить, пользуясь связями, чтобы Бог, ну, или хотя бы уполномоченный ангел исцелил, как это достоверно описано в древних текстах – встань и иди, или даже как с Лазарем история, ведь было же, было? А уж денег, само собой, он не пожалеет, любую сумму, которая только в калькуляторе помещается… И еще – храмов, если надо, настроит по всей Руси великой, все как положено – с торговыми центрами, с подземными гаражами, с ресторанами да с показами мод.
Заюлил тут епископ, забегали бородатые глазки, замямлил что-то совсем уж невнятное – и вся картина предстала перед Андреем Сергеевичем с необыкновенной ясностью: не может он, не способен исцелить его дочурку, хотя денег, конечно, очень хочется, да и какой монах без денег, не для того он такие лишения в молодости претерпел, чтобы сейчас себе во всем отказывать. Но, повторяем, негодный он был представитель Господа на земле, и никакой гарантии дать не мог, а без гарантии не решался, зная широкие возможности Андрея Сергеевича и богатые традиции бесследного удавления священнослужителей на наших необъятных просторах. Намекал, правда, что если отдать все движимое и недвижимое церкви, а самому в скит удалиться, то, чем черт не шутит, может, и выздоровеет дочка, почему нет, и не такое бывало… Однако Андрею Сергеевичу не намеки были нужны неприличные, а твердые гарантии, которых все никак не было, да, видно, и быть не могло.
Сначала сгоряча кинулся он с той же просьбой к мулле татарскому, потом, пересилив себя, даже до главного в этом деле еврея дошел – может, их боги что полезное скажут? Но, узнав, что Бог у всех один и тот же, а серьезных средств влияния на него никто не имеет, стих, отошел, затуманился. Молча сидел теперь целыми днями в углу, думал, хмурил брови, сам того не желая, наводил ужас на нижестоящих.
Последняя была еще надежда на Будду восточного и других идолов, которых, впрочем, он очень уважал и слова против никогда не вымолвил. Однако модный синолог, спец по китайской медицине, в институте своем торговавший тапочками и чаем вразвес, честно объяснил ему, что узкоглазые боги со всеми их вдохами и иголками в зад способны в лучшем случае на обезболивание, но никак не на подлинное исцеление такой серьезной болезни.
И вот тогда-то Андрей Сергеевич понял окончательно, что мистика ему не поможет, что верить надо в медицину, в позитивизм. Он, впрочем, не первый был такой. Даже простые граждане ухитрялись в религиозных упражнениях, а сами меж тем тайком посещали клиники – государственные и платные. Самые могучие из них, олигархи, спонсировали исследования вечной жизни, с тем чтобы натянуть несговорчивому Богу нос и показать, что именно человек есть венец творения, а если ты сидишь на облаках, нечего думать, что ты самый умный, а в диалог вступать надо, как и положено правильным пацанам, по понятиям.
Он тихо вернулся в комнату, снял с себя пижаму, голый встал перед зеркалом… Глядел на крепкое загорелое тело, на мрачное лицо с глазами тайного убийцы, на складку у переносицы, словно вырубленную поперек гранита мечом в бою, на скорбный и жесткий рот. Его трепетали тысячи чиновников… Да что чиновников – его боялись почти все люди, которые его знали. А он боялся одного – приступа у дочки.
