Ну, а раз так, то он, Борис, во все это не лезет. Ему, собственно, кроме хорошего даосского учителя, никто и не нужен. А зачем ему нужен даосский учитель? – спросили бы в компетентных органах с присущим им любопытством. Зачем ему вообще эти учителя, средняя школа давным-давно закончена, да и университет тоже, – с имбирем он, что ли, жарить их собирается?
Нет, не с имбирем, дорогие мои. И даже не методом ганьшао, как это с рыбами делают. Впрочем, прямо ответить на этот вопрос не так легко, как может показаться человеку, далекому от кулинарии.
Дело в том, что Борис приближался к своему шестидесятилетию. В преддверии этой даты можно было подвести предварительные итоги. У него было все, или почти все. Недвижимость в разных странах. Деньги – если подумать, очень приличные. И даже слава – если приглядеться, почти мировая. Но тело начинало потихоньку изменять ему, подавать тайные знаки, что оно уж не то, что сорок лет назад, и даже не то, что двадцать. Конечно, при хороших деньгах можно было лечиться от любой болезни и даже от старости и смерти. В запасе западной медицины были любые средства – от вкалывания стволовых клеток до пересаживания своей старой головы на чужое молодое тело.
Но все эти методы не подходили Борису, претили ему. Не то чтобы он за бессмертие души беспокоился, но неписаные правила благородного мужа-цзюньцзы и древнеримский кодекс виртус не предполагали такого развития событий. Да и, в конце концов, не в бессмертии дело, как мы уже выяснили. Просто Борис был человек любопытный от природы, а в даосизме столько крылось тайн, сколько не набралось бы, пожалуй, во всех других религиях, вместе взятых. Весь он был посвящен мистике, то есть тому, что обычно разглядеть нельзя, тому, что стоит за видимыми законами природы. И вот эти-то тайны – неведомые, несказуемые – и волновали, будоражили Бориса.
Потому-то и пришлось ему в зрелом уже возрасте учить нормативный язык путунхуа – на всех остальных упрямые китайцы разговаривать отказывались наотрез. Тут выяснилось, что фамилия его, Чилинин, записанная должными иероглифами, переводится как «лихой лесной молодец», или, попросту, «разбойник». Это и удивило Бориса, и польстило ему слегка. Человек книжный, интеллигентный, меньше всего он мог подозревать за собой какую-то лихость. Впрочем, это не первый был раз, когда русские писатели брали себе отчаянные прозвища. В данном же случае обошлось даже без псевдонима, просто нужно было прочитать фамилию по-китайски…
Посоветовавшись со знающими людьми, Борис стал тренироваться с учителем Ди. Тот, правда, не был даосом, однако славился как мастер синъицюань и багуачжан. Эти стили, особенно же багуачжан, известны были своими оздоровительными свойствами. К тому же мастер Ди имел большой опыт преподавания ушу иностранцам…
Начать Борис решил с ушу, а там, оглядевшись, добраться-таки до настоящего даоса. Ибу ибу, как говорили благородные мужи древности, – потихоньку-полегоньку.
Пекинский мир ушу, или, как говорят сами китайцы, улинь, воинский лес, показался ему странным и болезненным. Тут соревновались ущемленные самолюбия, страх, зависть, жадность и другие позорные страсти. Полно было несуразностей, когда, например, большой мастер вовсе не имел последователей, а человек ничтожный был обвешан учениками, как бананами…
Пока он вспоминал все это, приблудный старикан подошел почти вплотную и решительно взял иностранного быка за бодливые рога.
– Деньги есть? – спрашивал он Бориса. – Богатый иностранец?
Борис уже привык к тому, что средний китаец думает только о выгоде, а в любом чужеземце видит кошелек на ножках. Но такая откровенность, пожалуй, была уже чрезмерной. Ритуал-ли, да и простую вежливость, никто ведь не отменял.
– Богатый иностранец? – настаивал дед, уперев в него острый глаз.
Ну да, богатый, шила в мешке не утаишь. Но будь хоть трижды богатый, не для того он явился в Пекин, чтобы бросаться деньгами налево и направо. Поэтому на слишком нахальный вопрос он так и не ответил, отвернулся в сторону, как делают все китайцы, не желая видеть собеседника. Но это старика не смутило.
– Где работаешь? – допытывался он.
Борис по-прежнему молчал, старикан начал уже раздражать его. Хотя, скажем честно, раздражительному человеку в Китае делать нечего, он там и дня не протянет, непременно захочет кого-нибудь укокошить. Борис был терпеливым человеком, иной в Китае и недели не выдержит. Однако бывают такие китайцы, которые и ангела до белого каления доведут. Видно, как раз такой ему и попался в этот раз.
– Не работаешь, значит, – нудил дед. – Чувствую, ты – жулик, фальшивые деньги печатаешь.
В самом деле, пару недель назад накрыли в Пекине банду фальшивомонетчиков, в которой среди китайцев затесался почему-то черный, как ночь, негр из Сомали. На иностранцев – всех вообще, а не только негров – теперь косились больше прежнего, подозревая в каждом фальшивомонетчика. В магазинах купюры, которые давал Борис, продавцы проверяли на подлинность – резким движением обеих рук пытались разорвать их напополам. Считалось почему-то, что настоящая купюра выдержит испытание, а фальшивая порвется.
Тут, конечно, сказывалось и извечное недоверие китайцев к чужакам – а где найти чужака более подозрительного, чем иностранец?
– Понаехали жулики! – громко говорил между тем вредный старичок, оглядываясь по сторонам, как бы призывая в свидетели всех безмятежно гуляющих китайцев. – Сначала парк нам разнесли, заморские черти, потом эксплуатировали нещадно, теперь вот деньги фальшивые печатают. Какой нам с этого интерес, я вас спрашиваю?
Парк Юаньминъюань, действительно, разнесли когда-то европейцы, летний дворец императора разграбили и разрушили. Правда, все это сделали войска англичан и французов в 1860 году, а русский писатель Борис Чилинин родился через сто лет после этого и был тут ни с какого боку. Но, однако, в такие тонкости китайцы никогда не входили. Стоило только кинуть патриотический лозунг, как глаза у них загорались, и они оживлялись необыкновенно, будто их к обеду позвали.
По счастью, все проходившие мимо уже что-то ели и не хотели отвлекаться на скандал. Но рано или поздно на крики должны были явиться настоящие китайские зеваки, которых ядерной бомбой не разгонишь. Еще хуже того, мог нарисоваться на горизонте какой-нибудь не в меру ретивый страж закона. Пришлось, хочешь не хочешь, вступить в переговоры.
– Не жулик я, – сказал Борис хмуро. – Я писатель, цзоцзя.
Надоеда кивнул, неожиданно удовлетворившись ответом. Литературу-вэньсюэ в Китае уважали с давних времен, и писатели считались тут людьми высшего разбора, выше которых стояли только чиновники, торговцы и художники в стиле гохуа.
– Ладно, – снисходительно проговорил старикан, – раз ты писатель, буду тебя учить.
Борис поглядел на него с изумлением.
– Чему это ты меня будешь учить?
– А это уж не твое дело, – отрезал дед. – Это я сам буду решать.
Вот так вот он и познакомился с учителем У, У лаоши.
