– А сейчас любой – профессор, – нагло отвечал Каин. – Кто на хорошей должности, тот и профессор. А если даже и нет, так это дело недолгое – были бы деньги, и ты профессор. Лекции сейчас читает не тот, кто может, а тот, кому положение позволяет.
– Положение?! – мрачно повторил хилиарх. – А все остальное, значит, не в счет?
– Почему не в счет? Воля – большое дело, решительность, связи. Надо уметь себя подать. А кто не может, тот вон из профессуры!
В зале среди гостей при этих словах вдруг раздались аплодисменты, которые тут же и стихли испуганно.
– Да вы хотя бы Тютчева от Фета отличаете, профессор? – с тяжелой неприязнью спросил князь.
– Конечно, ваша честь, – Каин обнадеженно заерзал на своем стуле, – конечно, могу. Фет – три буквы, первая «ф», Тютчев – шесть букв, последняя «в»…
– Насколько я понимаю, вы человек высоконравственный? – нетерпеливо перебил его князь.
– Так точно, ваша честь, люблю Солженицына, даже верующий немного, – согласился подсудимый.
– Тогда зачем же вы бросили свою жену?
– Какую именно? – подобострастно уточнил Каин. – У меня их три.
На бесстрастном до сей минуты лице князя отразилась гадливая гримаса, но тут же и слетела, словно муху смахнули рукой.
– Я имею в виду вашу первую жену, которую вы оставили с ребенком на руках.
– Ну, так ведь Солженицын тоже свою первую жену оставил! – внезапно завизжал из своего кресла подсудимый, он вообще, похоже, был человек нервный, реактивный. – Так уж вышло, понимаете! Неудачная ему жена попалась первая – дикая, необразованная…
– А ваша была тоже дикая и необразованная? – рот у Лоцмана покривился саркастически.
– Тяжело мне с ней пришлось… – с жаром заговорил Каин, бровки его седоватые ходили вверх и вниз. – Сами подумайте, кто я с ней был? Дерьмо-человек, мелким говнюкам в школе преподавал. А сейчас я звезда, у меня на радио своя передача, я лекции по литературе читаю, возбуждаю сильные чувства. Я – педагог милостью Божией, да что там – у меня жена новая, машина новая, скоро будет новая квартира! Ого-го-го! Со мной сильные мира сего дружат, поэты всякие, художники, олигархи! Я же кто, по-вашему? Я могу на всю страну человека прославить, а могу с грязью его смешать, это же радио, радио, понимаете?!
Человек на железном стуле ужасно возбудился, дергал ногами, плевался и так кричал, как будто радио должно было искупить все грехи и все преступления на свете.
– Ну, довольно, – сказал князь, покривившись, багровый глаз его глядел мрачно и глухо. – Вам предоставляется последнее слово, а засим присяжные решат вашу судьбу. Говорите!
Подсудимый устремил хитрые и выгнутые свои бровки за спину судей, в зал, смотрел ласково и просительно, голос его звучал проникновенно.
– Господа присяжные… Во-первых, прошу прощения, что сидя. Во-вторых, очень рад видеть столь уважаемых людей. Многих из вас я узнаю, вы были у меня на передачах. С другими лично не знаком, но слышал много хорошего. Да ведь и не могут быть плохими люди, которые заработали столько денег…
Его слова покрыли аплодисменты, они росли и крепли с каждой секундой. Князь повернулся и разглядывал рукоплещущих с брезгливым негодованием.
Ободренный внезапной поддержкой, Каин заговорил громче:
– Что мне тут ставят в вину, спрашиваю я вас? Гордыню какую-то… А в чем гордыня? В том, что старую жену бросил? Так ведь новой обзавелся, и это еще не конец. Да если за такое судить, господа, то ведь никого невиновного не останется. Никто не свят, как гласит старая поговорка. И кто я такой, чтобы судить других, а тем более – самого себя? А если вы меня сейчас осудите, так потом придет другой и за то же самое осудит вас. Подумайте об этом, господа присяжные заседатели, не дайте себе голову заморочить. Как говорится, готовь сани летом, и телегу тоже. Я все сказал, благодарю за внимание.
И подсудимый кокетливо склонил стриженую свою, несоразмерно большую голову, ожидая аплодисментов. И аплодисменты, точно, рокотнули, но тут же и стихли. Диана застрочила на пергаменте гусиным пером, князь сидел нахмурясь, Леонард ядовито улыбался.
Продолжая улыбаться, он вышел на первый план, торжествующе оглядывал разодетую в пух и прах толпу.
– Итак, господа присяжные заседатели, мы голосуем. Всех, кто считает подсудимого невиновным, прошу поднять руки.
Лес, как говорят в таких случаях, рук мгновенно вырос над столиками. Тянули руки солидные мужи, не отставали от них прыщеватые юноши с устойчивым финансовым положением, нетерпеливо махали ладошками девушки, небрежно, словно подзывая официанта, выставляли пальчик люди лунного света…
– Кто считает его виновным? – не меняя выражения лица, поинтересовался Гениус.
Дернулись было вверх несколько пугливых конечностей, раздался чей-то негодующий тенорок, но в следующий миг все накрыло градом восторгов и улюлюканья.
– Невиновен! – душно гремело под сводами. – Невиновен!
Леонард приятно осклабился. Диана строчила, покрывая пергамент ровными рядами слов, князь молчал, опустив глаза в пол. «Печальный демон, дух изгнанья…» – прошелестело в голове у Субботы.
Тут Леонард снова поднял вверх руку, призывая к тишине, и тишина наступила. Тишина была совершенно мертвая, только ерзал на своем железном стуле оправданный народным мнением Каин.
Медленно, словно нехотя, поднявшись и глядя только на Каина, князь возгласил:
– Подсудимый признан невиновным. Определен к дальнейшему отбытию жизненного срока по месту постоянного проживания.
– А что насчет работы? – уточнил Леонард. – По-прежнему на радио?
– Нет, – отвечал хилиарх сурово, – никакого ему радио, там и так дураков хватает. Выгнать к чертовой матери, пусть зарабатывает на жизнь честным трудом.
Тут же набежали двое в черном, ловко изъяли из недр стула ушлого Георгия Михайловича, так что он и бровью своей, круглой, твердой, повести не успел, и, пиная в зад, куда-то увлекли – надо думать, к дальнейшему отбытию жизненного срока. Другие двое черных, так неотличимые от первых, что, может, они самые и были, впаяли в стул нового мазурика.
Это оказался не старый еще человек, но с лицом настолько солидным, бородатым и обстоятельным, что в присутствии его хотелось встать и сделать что-то уважительное. Весь он был какой-то устойчивый, вызывающий доверие и расположение, чему способствовал и белый врачебный халат, и дорогие ботинки. И только обиженный вид и глаза беззащитной голубизны выдавали в нем отъявленного жулика.
Опять вышел вперед Леонард, опять было сказано о Радамантовом суде, Диана черканула на пергаменте, и заседание началось.
Из речи обвинителя стало ясно, что подсудимый был доктором, не оказал должной помощи пациенту, в результате чего тот благополучно скончался. Однако доктор с говорящей фамилией Лекарев напрочь отрицал свою вину.
