– Не кощунствуй… – тихо, но твердо сказала Диана. – Ты знаешь свое место.
– Мое место здесь! – крикнул хилиарх так, что на столе испуганно зазвенел ложкой пустой стакан. – Я здесь был и буду до скончания века. Я – Гениус-Лоцман, я князь! А Дий… Дий пусть отправляется туда, откуда пришел! Это мое последнее слово!
И, хлопнув дверью, князь вышел из кабинета вон. Диана поглядела на Субботу.
– Не слушай его, – сказала она. – Он глупости говорит, с ним это случается. Раньше князь был тут главным, а теперь нет. Он это от ярости, понимаешь?
Суббота хмуро кивнул.
– Очень хорошо понимаю…
Диана стояла грустная, смотрела под ноги. Так прошла минута, другая, она словно бы вовсе забыла о Субботе. Но вот вздохнула тихонько, потянула его за рукав… спустя мгновение они как-то сами собой оказались в приемной.
– Едреный корень мне… – многозначительно сказали с картины, где, видно, заключили в полной темноте временное перемирие негры.
Суббота удивился.
– Они что, по-русски говорят?
– Наблатыкались, – равнодушно отвечала Диана, механически поправляя прическу. – Заняться-то все равно нечем: только дерись да чужие разговоры подслушивай.
– Понятно, – кивнул Юрий Алексеевич, хотя ровным счетом ничего не понимал. Даже если отринуть всю мистику и считать, что на стене висит планшетный компьютер, издающий, согласно программе, разные малоупотребительные звуки, все равно было непонятно главное – зачем?
– Идем, покажу тебе наше хозяйство, – проговорила секретарша. – Только ты не особенно удивляйся, ладно? Все-таки контора у нас влиятельная, люди разные ходят и события тоже разные случаются. Списывай все на местный колорит и игру воображения, так проще будет.
– Как скажете, – согласился Суббота.
– И давай все-таки на «ты», – попросила она. – Сам скоро увидишь, так гораздо легче.
– А брудершафт будем пить? – пошутил Суббота и, видимо, не совсем удачно, потому что лицо у Дианы как-то дернулось и она ничего не ответила.
Спустя мгновение Диана уже влекла его за собой в жаркую утробу корпорации «Легион». Она переменилась за прошедший час – куда девались ее спокойствие, мягкость и грусть, глаза, которые так его волновали. Перед Субботой была акула административного сектора – решительная, холодная, чужая. Акула эта влекла его железным хватом по нескончаемым коридорам таинственной корпорации.
Первым на очереди оказался сценарный отдел.
– Сценарный? – переспросил Суббота. – Кино снимаете?
– И кино тоже, – как-то неопределенно отвечала Диана. – С уклоном в реализм.
Неизвестно, что за реализм они тут снимали, но в сценарном отделе царил тихий сюр.
Это было большое, плохо освещенное помещение, в углах шевелился мрак. К стенам прилип вязкий черный бархат, скрадывающий звуки, да и, правду сказать, движения тоже. Кое-где темнота разжижалась торчащими прямо из стены факелами да слабосильными лампами, выкусывавшими из темноты часть пространства, как крокодил выкусывает рыбу из вязкой водной толщи.
Сначала Субботе почудилось, что вся комната утыкана стоящими вдоль стен мертвыми скульптурами. Потом стало видно, что это все-таки живые люди, только уж больно неподвижные. Приглядевшись, он содрогнулся: неподвижность тут была не самым страшным, гораздо хуже был внешний вид…
Субботе почудилось, что многочисленные мертвецы разной степени гниения поднялись из бездн преисподней, поднялись и расселись по всей комнате, а некоторые даже и стояли, наводя ужас обвисшими, как лохмотья, телами. Пока они не видели Субботу, но только пока. Он знал, что сейчас его обнаружат – и вся свора бросится вперед, разевая в голодной судороге бездонные пасти. Суббота, не отводя взгляда, стал искать руками дверь за спиной, но тут стоявшая сзади Диана подтолкнула его вперед, а сама хлопнула в ладоши.
От хлопка свет загорелся ярче, стали видны детали. Не на кладбище они очутились в ночь на Хэллоуин, а на театральном представлении, жутковатом, но ярком. Да, это был именно театр, причем небольшой, заштатный, а персонажей здешних ни в один сумасшедший дом не пустили бы, не говоря об обычном цирке.
Ближе всех к двери сидел кудлатый, мрачный, как ночь, задрапированный в бледный шерстяной гиматий, в сандалиях, с длинным посохом в руке, сильно упертым в пол, мощный, крепкий – и притом бесплотный, похожий на хмурую тень, сквозь которую, казалось, зияла пропасть. В глазах его, пустых, подземных, мерцали красным вулканические всполохи.
Диана поглядывала на Субботу, наслаждалась его смятением.
– Похож? – внезапно спросила она.
– На кого? – растерялся Суббота.
– На Гадеса…
Он снова бросил взгляд на кудлатого. Тот не шелохнулся, но пришел в странное волнение – смертным ужасом, холодом преисподней теперь веяло от него. Пожалуй… Пожалуй, да, если бы владыка Аида не был богом, а имел смертное тело, наверное, именно так бы он и выглядел… В отделе сценариев явно готовились к древним мистериям – и дальше, насколько хватало глаз, смутно виднелись чудовища в человеческом облике. А некоторые, как почудилось Субботе, и не только в человеческом.
Ему захотелось еще раз взглянуть на Гадеса, но он побоялся. Казалось, что актер, отделенный от них коконом страшной своей роли, может вдруг прорваться, выломиться изнутри наружу и, охваченный черным безумием, окажется не совсем актером, совсем не актером даже…
Они двинулись дальше. За кудлатым сидела женщина, красный пеплос свободными складками струился по сильному телу, с пояса свисал длинный кинжал и тяжелая связка ключей. Рядом, воткнутые в стену, горели два факела, разжижая твердый электрический свет, придавая ему текучесть и зыбкость, прямо у ног, тихо попискивая, бился в судорогах, умирал маленький черный щенок. Глаз женщины было не разглядеть, их закрывала гневная колдовская маска из трех лиц: одно смотрело прямо перед собой, два других – налево и направо. Она дрогнула, взглянула на Субботу нарисованным ликом, и волосы ее зашевелились, ожили змеи на голове. Суббота отпрянул, но тут же понял, что змеи почудились: просто мигнул ближний факел.
Он оглянулся на Диану со страхом и восхищением.
– Геката?
Диана кивнула.
– Богиня смерти и колдовства, княгиня преисподней.
Да, Суббота не ошибся, это была масштабная мистерия, с представлением и выходом богов, и не только античных…
Следующий сидел прямо на полу – полуголый краснокожий индеец, чресла прикрывал длинный серый передник до колен. Точнее сказать, до колена – нога у него была всего одна. Она стояла сейчас в небольшой горке муки, впечатанная в нее навеки. Лицо индейца было покрашено черным и располосовано желтыми поперечинами, глаза, покрытые коркой льда, смотрели внутрь себя, замерли в одной точке. Прибитое к виску тонким гвоздем медное зеркальце ничего не отражало, только исходил наружу, мутил пространство вокруг слабый серый дым – и висело на желтой ленте на груди круглое кожаное кольцо, темное, беспощадное.
