– Нет документов, – сказала Катя, – сгорела больница, а с ней – все документы.
– Это плохо, – сказал капитан, – совсем нехорошо. Как вы без документов до аэропорта доберетесь, как в Москву полетите?
– А ты нам не поможешь? – робко спросила Катя. – С тобой ведь нас не тронут, правда?
– Со мной не тронут, – кивнул капитан. – Только я с вами ехать не могу, это будет дезертирство. А если меня поймают и трибуналу предадут, тут уж вообще никто вам не поможет.
Капитан мрачно задумался, дергалась над виском голубая жилка. Катя тревожно смотрела на отца Михаила.
– Ничего, – сказал он ободряюще, – не пропадем, есть один человек.
– Что за человек? – насторожился капитан. – Из России?
– Не так, чтобы очень, – уклонился от прямого ответа священник. – Телефон ваш позволите?
Капитан вытащил из кармана защитного цвета мобильник, повертел в руках зачем-то, с некоторым сомнением протянул отцу Михаилу.
– Имейте в виду, связь открытая, могут прослушивать…
– Это не страшно, – успокоил его отец Михаил, – крамольного все равного ничего не услышат.
Неуверенно потыкал пальцами в виртуальные кнопки, приложил телефон к уху.
– Слушаю, – ответил на том конце низкий хрипловатый голос.
Озабоченная вертикальная морщина образовалась на лбу архангела.
– Рубинштейн? – проговорил он неуверенно.
– Нет Рубинштейна, – отвечал голос хмуро, – я за него.
Отец Михаил секунду молчал, глаза его медленно наливались тяжестью.
– Кто вы такой? – спросил наконец.
– Василий, – отвечали ему.
– А что с Рубинштейном?
Мембрана оглохла, голос на том конце молчал. Все напряженно прислушивались, боялись, что трубка уже не оживет. Но ошиблись, трубка заговорила.
– Расстреляли его, – сказала трубка сдавленным голосом.
– Кто расстрелял?!
Трубка опять притихла.
– Вы слышите меня? Кто его расстрелял?
– Я, – с трудом выговорил человек на том конце.
Отец Михаил молчал. Молчал и загадочный Василий, лишь электрические шорохи позванивали в телефоне да подвывал в безумном далеке холодный ветер. Потом трубка снова заговорила – тускло, виновато:
– Я ни при чем, я приказ исполнял. Я хотел спасти, но он запретил… Сказал, что вы позвоните. Сказал, что вам надо помочь переправиться в Москву.
– А вы можете? – потухший было глаз архангела загорелся живым огнем. – Где вы сейчас?
– Я на КПП, – отвечал Василий, – в Мариновке.
Отец Михаил посмотрел на капитана вопросительно. Голощек молча забрал у него трубку.
– Это капитан Голощек, – отчетливо проговорил он. – С кем я говорю?
– Сержант Василий Кураев, КПП Мариновка, – отвечали на том конце.
– Сержант российской армии? – после паузы уточнил капитан.
– А какой еще? – проговорил Василий. – Или ты сам что, из укров?
– Не из укров, а украинец, – повысил голос Голощек.
Отец Михаил замахал на него руками, отнял трубку, снова заговорил:
– Вы правда поможете нам добраться до Москвы?
– Где вы сейчас? – спросил Кураев.
Отец Михаил посмотрел на капитана. Тот поморщился, буркнул что-то под нос чуть слышно… Однако священник разобрал, повторил в трубку, чтобы было слышно Кураеву.
– О, черт! – только и сказал тот.
С минуту, не меньше, сержант молчал, то ли соображая, то ли просто сверяясь с картой. Потом заговорил снова:
– Я бы вас, конечно, через границу перевел. И в России доставил куда надо. Если бы вы тут, в ДНР были. Но вы же на той стороне. Как вам через линию фронта идти?
Архангел поглядел на капитана. Тот раздраженно пожал плечами.
– Мы не знаем, – сказал отец Михаил.
– А капитан ваш вам не поможет? Подсадил бы на самолет, два часа – и вы в Москве.
– Он офицер, не может покинуть передовую, – отвечал священник.
– А я могу? – разозлился Кураев. Потом, что-то вспомнив, сказал уже примирительно: – Вот если бы вы до нас добрались…
Отец Михаил поглядел на капитана. На лице его хмуро ходили желваки.
– Это безумие, – сказал он наконец. – Самоубийство – и больше ничего…
На том конце опять замолчали, думали. Прикидывали. Наконец сержант вздохнул тяжело, заговорил:
– Грех на мне, иначе бы не полез в это дело… Но выхода нет, надо, а там уж как выйдет. Попробую все-таки до вас добраться. Но только вы дождитесь меня. – Помолчал и добавил: – Обязательно дождитесь. Я жизнью рискую…
– Мы дождемся, – твердо пообещал отец Михаил.
Кураев молчал, в трубке стрекотали какие-то кузнечики, удивительные среди зимы.
– Дайте-ка мне вашего укропского капитана…
Отец Михаил протянул трубку Голощеку.
– Слушаю, – сказал тот хмуро…
Голощек ходил по комнате из угла в угол, как тигр в клетке – взбешенный, яростный, только хвоста недоставало. План они с Кураевым разработали отличный, со своей стороны коридор ему капитан обеспечил, все должно было сработать железно. Одного не учли в расчетах – кровавой жадности орков, которым жизнь не в жизнь, если день прошел так, без стрельбы и без трупов.
Видимо, поэтому среди тишины и покоя ухнуло вдруг за линией фронта, прилетело тугой болванкой, жахнуло в тылу… Наступление не наступление, обстрел не обстрел, а так, черт его знает что. По всему, по всем разведданным, да и по прикидкам командования, не должны были сепаратисты наступать, и боевых действий тоже вроде как не планировали. Но лишний раз насолить укропам проклятым – святое дело, как удержишься? Тем более орки тут сами себе хозяева, до Бога высоко, до Москвы далеко…
И надо ж такому выйти, что как раз перед обстрелом Кураев прислал эсэмэску, что начинает переход. Аккурат через несколько минут вступила вражеская артиллерия, заработали гаубицы.
Бросился капитан к телефону – дозвониться, отменить все к чертовой матери. Плевать уже было, что и связь открытая, не шифрованная, плевать, что свои же в случае чего в шпионаже обвинить могли, – все рвалось, разваливалось на части. Но российский сержант, как и следовало ждать, на звонок не отвечал. Выключен был мобильник из разумной предосторожности, которая нежданно обернулась чистым самоубийством. Наступали труба, хана и шандец – не свои, так наши должны были Кураева подстрелить.
Скрипел зубами капитан, матерился, метался, пинал табуретки, но придумать ничего не мог. Наконец не выдержал, побежал к полковнику Петренко – просить не отвечать на провокации, то есть игнорировать выстрелы с той стороны.
