При этой мысли загорелось жарким огнем лицо капитана, а сердце, напротив, захолонуло. Спутница, говорите? Так-так… С омерзением и ревностью смотрел он теперь на физиономию попа, и ничего в нем не чудилось ни доброго, ни симпатичного, одно только безразлично-бородатое, а в глазах прищуренных, напротив, углядел он лживую хитринку, и сладострастие, и обман.
Как бы выяснить все-таки, что за отношения между ними? Или нет, не выяснять лучше. Если прав капитан и есть между ними что-то, то не выдержит Голощек, самолично отведет священника в чистое поле, поставит его спиной к пейзажу и грохнет, как врага и шпиона. А может, он такой уже и есть, враг и шпион, и придумывать ничего не надо…
Горело, горело лицо капитана, кипела в нем кровь, вулканом в раздутых жилах билась черная ревность. Охватило его странное наваждение, не владел он собою больше, сам себя не узнавал…
И надо же такому случиться, что именно в эту секунду глянул отец Михаил на лицо Голощека, на глаза его опущенные и подергивающийся рот – и в один миг увидел все. Не офицер украинской армии стоял сейчас перед ним – древний демон, пес подземного мира Кербер скалил зубы, гремя, рвался с тяжелых цепей, дышал смрадной злобой, тянулся загрызть, разорвать.
Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй…
Пес Аида не мог покинуть бездну в настоящем виде, силы тьмы нашли ему смертное обличье. Знала ли его человеческая часть, кто он таков и кто мы такие, управлял ли собой или пользовали его вслепую за одну лишь небывалую силу и ярость?
Появись тут сейчас подлинный отец Михаил, простой деревенский священник, был бы он смущен и удивлен до невозможности. Схождение архангела с небес – да, дело небывалое, но все же возможное, ведь архангелы, с точки зрения христианина, существуют, так почему бы рано или поздно не сойти им к людям с миссией грозной, чудовищной, ослепительной? Но Кербер, Аид, древние греки, прочие мифы и небылицы, придуманные для укрепления человеческой дури, – они-то откуда взялись теперь в нашем вещном, телесном, напрочь реальном мире?
«О люди, люди, – печалился архангел, – тщатся попусту, надсаживаются, сами измышляют мифы, а потом думают, что раз одно есть, так другого не будет. Нет, одно другого не исключает: и то было, и это, и во ад сошедший Христос, и радостные боги Греции и Рима, и черные мертвецы вуду, и толстые жизнелюбивые идолы голодных китайцев. Все это было, было, – а не было, так тут же возникало, едва находилось этому имя. Ибо что придумано, уже не исчезнет – или, во всяком случае, исчезнет нескоро».
Но длинная философия сейчас была не к месту, не ко времени. Кербер, или иначе, капитан Голощек, не чуя себя, наливался ревнивой яростью, искал дрожащими пальцами кобуру, чтобы единым выстрелом решить вопрос, закончить разговоры раз и навсегда.
– Егор! – Голос архангела прогремел, насколько хватило сил, воззвал к глубинам души, к христианскому началу, к имени, данному при крещении. – Егор, слышишь ли ты меня?!
Но, видно, все силы архистратига ушли на борьбу с адской воронкой, на то, чтобы прикрыть их с Катей от вражеских снарядов. Ничего не всколыхнулось на поверхности, так и смотрел Голощек взором красным, яростным, безумным. Потом перевел взгляд на лейтенанта Рымаря, рявкнул повелительно:
– Со шпиона взгляд не спускать. При попытке к бегству – расстрел.
Взял Катю за локоть, повел прочь из комнаты. Та растерянно оглянулась на отца Михаила, глазами молила о помощи.
Тот поднялся с лавки во весь рост, простер десницу, загремел:
– Именем Отца моего небесного – остановись!
Горний гнев заполнил смертный сосуд, потек по жилам, выплеснулся в мозг, закипел, взорвался, зашевелились за спиной пробивающиеся вновь крылья силы… Еще мгновение – и содрогнулся бы мир от явления истинной благодати. Но тут кто-то тяжелым кулаком ударил отца Михаила по затылку, и темнота наступила вокруг – тихая, ватная, протяженная.
Очнулся он внезапно, словно со скалы вниз прыгнул. На лбу лежало что-то мокрое и холодное. Открыл глаза, увидел над собой грустное лицо Кати. Она убрала с его лба влажное полотенце. Пришло другое ощущение – твердое в спине и недостаточное внизу. Отец Михаил лежал на короткой деревянной лавке, ноги висели в пустоте, рядом на стуле сидела Катя.
– Тебя не тронули? – спросил он с тревогой.
Конечно, для вечного небожителя это было неважно, но теперь в смертном сосуде жило, помимо божественного, непостоянное, тревожное, человеческое. И это человеческое задевало его не меньше, чем остальное, вечное.
– Не тронули тебя? – повторил он.
Она покачала головой.
– Егор меня спас, – сказала она.
Изумление сверкнуло в глазах его золотыми искрами.
– Как же ты отвернула его от зла? Что сказала? – спросил архистратиг.
– Правду…
Слабая улыбка выползла на пересохшие его губы. Как мало нужно, чтобы рассеять мрак человеческой жизни! Говорим о высоком, о материях, а тут простая правда блистающим мечом рассекла тьму невежества, злобы и ненависти! Воистину, высокому не одолеть низости мира, зато малое меняет человека с ног до головы.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Катя.
– Мозги болят, – пошутил архангел, чувствуя, что человека в нем с каждой минутой становится все больше. Человеческая оболочка не могла, конечно, одолеть божественной сути, но силы в ней, смертной, оказалось больше, чем он думал. Вспомнились ангелы пригляда, которые, отработав положенный срок тут, на равнинах, возвращались странными чудаками, не могли вспомнить привычные порядки, а и вспомнив, не могли уразуметь.
– Пора, Катя, – раздался откуда-то сбоку знакомый голос.
Отец Михаил покосился влево, в вязком и тусклом электрическом свете от малой лампочки под потолком углядел темную крепкую фигуру, понял – Голощек. Повернул голову – различить лицо, и особенно же глаза. Различил. Ничего страшного, чуждого, инфернального в них не заметил. Печали было, пожалуй, чуть больше, чем требуется, ну, да печаль здесь дело обычное, в муках рожден человек и на муки…
Оперся рукой на подставленную Катей руку – тонкую, но крепкую, надежную, сел на лавке. Ныл затылок, но не так, чтобы очень. Впрочем, что такое «очень», архангел не представлял: до сего дня, как всякий нерожденный, не знал он физической боли.
Увидев, что отец Михаил поднялся, капитан приоткрыл дверь и выглянул на улицу. Синий вечер ступил одной ногой в комнату, задрожал, мерцая, позвал тоску и томление. Но ни тосковать, ни томиться не было у них времени – спустя минуту уже шли они по голубому, рассыпанному вдоль дороги снегу к бронированному военной зеленью джипу.
Капитан сел за руль, Катя и отец Михаил поместились на задних сиденьях.
– Значит, в Москву? – спросил капитан, не глядя на архангела.
– В Москву, – отвечал тот.
– А документы у вас имеются?
Отец Михаил и Катя переглянулись.
