– Предатель, – простонал Мэтью, корчась на полу. – Вот почему ты таскаешь с собой эти кирпичи! Чтобы совершать насилие над невинными людьми? Подумать только: погибнуть от руки лучшего друга – брата по сердцу – моего дорогого парабатая…
Он обхватил Джеймса за талию и повалил на пол во второй раз за день. Джеймс снова ударил Мэтью книгой по голове, потом затих, прижавшись к нему плечом. Они оба хорошенько извалялись, но Мэтью не возражал против неряшливости по уважительной причине.
Мэтью пихнул Джеймса локтем, благодарный ему за то, что тот упомянул Аластера и дал Мэтью возможность открыть тайну.
– Аластер не так уж плох, – неожиданно сказал Томас с дивана.
Все посмотрели на него, и Том съежился под пристальными взглядами, но продолжал настаивать на своем.
– Я знаю, Аластер поступил с Джеймсом нечестно, – сказал Томас. – Аластер и сам это понимает. Вот почему он злился всякий раз, когда об этом упоминали.
– И чем это отличается от его обычной манеры поведения? – возмутился Мэтью. – Я сейчас даже не говорю о том, как он выступал в тот день, когда все родители приехали в Академию.
Он замолчал, раздумывая, как сказать им правду, и Томас, воспользовавшись паузой, снова подал голос.
– Вот именно. Ко всем приехали папы, только не к Аластеру, – тихо сказал Томас. – Аластер ревновал. Мистер Эрондейл поспешил на защиту Джейми, но никто не вступился за Аластера.
– Можно ли винить его отца? – возразил Мэтью. – Будь у меня такой гадкий сын и представилась бы возможность отослать его подальше на учебу, я не уверен, что захотел бы лишний раз видеть его физиономию. Хватает и каникул, когда сынок приезжает домой.
Томаса, похоже, не убедили разумные аргументы Мэтью. Мэтью глубоко вздохнул.
– Ты не знаешь, что он сказал мне в тот день, когда нас исключили.
Том пожал плечами.
– Думаю, какую-нибудь глупость. Он всегда несет чушь, когда расстроен. Тебе не надо было его слушать.
Мэтью почувствовал, как напряглось плечо Джеймса. Джеймс всегда был главным объектом злобы Аластера. Томас, в свою очередь, явно намеревался защищать младшего Карстерса. И предстоящий спор мог обернуться для кого-то из них горьким разочарованием. А Мэтью не хотел тешить самолюбие за счет Джейми или Тома.
Он сдался.
– Не представляю, зачем вообще его слушать.
– Да ладно. А мне нравятся его глупости, – сказал Том и погрустнел. – Я думаю, что Аластер прячет свою боль за всякими хитроумными фразами.
– Какое заблуждение, – усмехнулся Мэтью.
Томас был слишком добрым и милым, в этом его беда. Удивительно, с какой легкостью люди прощали самого отъявленного негодяя, если тот втайне страдал или не ладил со своим отцом.
Тут было о чем подумать.
Его папа был лучшим папой в мире, поэтому Мэтью не знал, что такое отцовский гнев или пренебрежение. Возможно, Мэтью стоило переключить внимание на что-то другое – скажем, поразмышлять о запретной страсти, как это делал сейчас Джеймс.
Мэтью решил зайти с этой стороны. Он уставился в окно, собираясь с мыслями. Он уже приготовился поднести руку ко лбу, пробормотав: «Ах, моя потерянная любовь» – или еще какую-нибудь сентиментальную чушь, когда вдруг ему по голове постучали книгой.
Нет, Джейми определенно хотел его добить.
– С тобой все в порядке, Мэтью? – спросил Джейми. – У тебя такое лицо, будто ты страдаешь малярией.
Мэтью кивнул, уткнулся лицом в грудь Джейми и замер на мгновение.
Мэтью никогда не задумывался о том, что Аластер мог завидовать отношениям Джеймса с отцом. Он не мог себе представить, что можно ревновать к отцовской любви. Имея лучшего папу в мире, Мэтью ни о ком другом и не мечтал.
Если бы только он мог быть уверен, что Генри действительно его папа.
Рано утром Мэтью откупорил пузырек фейри и добавил каплю зелья в клюкву для маминых лепешек. Только что из духовки, они выглядели пухлыми, румяными и вкусно пахли.
– Ты лучший мальчик в Лондоне, – сказала Кук, целуя Мэтью.
– Я самый большой эгоист, – заявил Мэтью. – Потому что я люблю тебя, Кук. Когда мы поженимся?
– Я тебе! – Кук угрожающе замахнулась деревянной ложкой.
Когда Джейми был маленьким, у него была любимая особенная ложка. В семье до сих пор вспоминали об этом. Джейми сгорал от смущения, особенно когда дядя Габриэль дарил ему очередную ложку на семейных сборищах. Отцы почему-то находили остроумными такие жалкие шуточки.
Тем не менее, Джейми хранил все подаренные ложки. Когда его спросили, зачем он это делает, он ответил, что очень любит дядю Габриэля. Джеймс говорил так искренне, что любому стало бы стыдно за подобные вопросы.
После таких слов Джеймса дядя Уилл громко спросил, какой тогда смысл иметь сына, но дядя Габриэль выглядел растроганным. Дядя Габриэль любил Анну и Кристофера, но Мэтью не был уверен, что он полностью понимает своих детей. Джеймс очень напоминал свою тетю Сесили и изо всех сил старался быть хорошим Сумеречным охотником, в то время как Кристофер, возможно, и вовсе не догадывался о существовании Сумеречных охотников. Дядя Габриэль относился к Джеймсу с особой теплотой. Да и разве можно иначе?
Мэтью стащил ложку, чтобы отдать Джеймсу.
– Полагаю, это для какого-нибудь нелепого розыгрыша? – спросил Чарльз Бьюфорд, когда увидел ложку за завтраком. – Когда же ты повзрослеешь, Мэтью?
Мэтью задумался, а потом показал Чарльзу язык. Оскара не пускали в столовую – Чарльз Бьюфорд сказал, что это негигиенично.
– Приложи хоть какие-то усилия к тому, чтобы поумнеть, – продолжил Чарльз.
– Еще чего, – огрызнулся Мэтью. – Я могу не выдержать такого напряжения.
Мама даже не улыбнулась его кривляньям. Она смотрела в чашку, полностью погруженная в свои мысли. Отец с тревогой наблюдал за ней.
– Мистер Гидеон Лайтвуд придет проводить тебя в Идрис сегодня утром? – спросил Мэтью и подтолкнул тарелку с лепешками ближе к матери.
Мама взяла лепешку, щедро намазала маслом и откусила.
– Да, – сказала она. – Я буду тебе благодарна, если на этот раз ты проявишь учтивость. Ты себе даже не представляешь, Мэтью, как я…
Мама запнулась. Ее маленькая рука потянулась ко рту. Она вскочила из-за стола, будто готовая действовать в чрезвычайной ситуации, как это всегда бывало. Под испуганным взглядом Мэтью слезы потоком хлынули из ее глаз, оставляя на лице длинные блестящие полосы. В утреннем свете Мэтью различил легкий оттенок фиалки в ее слезах.
И тут у нее подкосились ноги. Волосы выбились из аккуратного пучка, серые юбки разметались по полу.
– Шарлотта! – вскрикнул отец.
Генри Фэйрчайлд пользовался для передвижения всякими хитроумными приспособлениями, но за завтраком сидел на обычном стуле. Не то чтобы это имело значение. Он просто вскочил со стула, ринулся к Шарлотте и тяжело грохнулся на пол. Хотя даже не заметил, что упал. Он пополз на локтях к бесформенной куче, которой стала мама, с трудом волоча свое тело по ковру под застывшим от ужаса взглядом Мэтью.
