– Да ладно-ка! – усмехнулся Родик,
глядя на нее, как на малого ребенка. – Тюряга – она только попервости
страшна, пока не обвыкнешься. Правда, на обвычку годков с десяток потребуется…
но это опять же детали. «Милое дело, – говорю своему вертухаю. –
Отчего ж не пообщаться с хорошенькой девочкой? Но с кем попало я валяться не
стану, ты мне их опиши, какие там беленькие, какие черненькие». Начал он
рассказывать – я животики надорвал от смеха. Как назло, попали нынче в
пересылку самые лютые лесбиянки. В женской тюрьме это дело обыкновенное. Одни
омужичиваются, носят, к примеру, трико, а не юбку, несмотря на все запреты
начальства, играют роль сильного пола, ну а другие сохраняют свою женскую
сущность. Что вы, ребята! Про женскую любовь такие байки ходят – хоть романы
пиши. За жизнь ведь и за колючкой зацепиться хочется. Вены режут из ревности,
дерутся друг за дружку, наколки душевные делают. «УЖ» пишут на лбу – «Устала
жить», или «ПВТ» – «Почему все так?». Классный вопросик… Одну подружку, к
примеру, выпустили на волю, а другая затужила по ней и наколола себе на ноге
словечко «БРИГАНТИНА» – все большими буквами. Что это, по-вашему, такое,
«БРИГАНТИНА»? Парусник? Черта лысого. «Будет Радость И Горе, А Не будет Тебя, И
Никто тебя не заменит, Анжела». Это же поэзия! Поэзия?
Нина неуверенно пожала плечами.
– Ладно, хрен с ней, с поэзией, –
махнул рукой Родик. – Что-то я все отвлекаюсь от курса, все равно как эта
самая бригантина без рулевого. Короче говоря и говоря короче, из пяти описанных
мне девочек выбрал я одну, на свой вкус, и вскорости дверь в мою камеру
отворилась и она вошла. Девка как девка, накрашена, будто дешевая проститутка,
но там это глаза не режет. Высокая, не тощая – это я нарочно условие такое
поставил, чтоб было за что руками подержаться, – волосы русые, стриженые,
конечно, так ведь в тюряге с длинными волосами замаешься. Глазки светленькие.
Не обижайся, конечно, Нина, однако она и впрямь чем-то была похожа на тебя.
Приглянулась мне сразу… Оба мы знали, зачем девочка к мальчику на свиданку
пришла, лишних слов не говорили: сунул я ей денежку условленную, выпили
маленько – и залегли в койку. Конечно, бабу я давно не имел, тело своего
просило, однако же было что-то в этой девчонке такое… для меня особенное.
Николай меня небось поймет, а ты не слушай,
коли стыдно, – усмехнулся Родик, поглядев на заалевшие Нинины щеки. –
Понравилась мне она сильно, всю ночь я ее у себя продержал, хотя под утро мы не
только целовались-обнимались, но и говорить промеж себя начали. Летом рано
светает, и увидал я на ее плече наколочку: две птички на веточке сидят, клювик
к клювику, рядом написано: «Любовь и нежность», а пониже дата: 2001 год и имя:
«Антон».
Нинины пальцы, которые Николай не выпускал из
руки, слабо дрогнули. Но она ничего не сказала. В самом деле – мало ли Антонов
на свете!
Родик поглядел на нее испытующе – от этого
вкрадчивого зверя ничто не ускользало – и продолжал как ни в чем не бывало:
– Что, спрашиваю я свою девочку, ждешь не
дождешься свиданья с милым другом? Жду не дождусь, отвечает она с усмешечкой…
Нехорошая такая была у нее усмешечка, опасная. Ага, думаю, что-то тут не так. К
сердцу прижмешь или к черту пошлешь? – спрашиваю. К черту, прямиком в ад,
отвечает она, и не его одного, а также и его Кошку, тварь такую, потому что
из-за них я на этих нарах парюсь. И примолкла… Ну, приласкал я ее снова, цацку
эту подарил – она и развязала язычок. Видно, намолчалась, осточертело все в себе
таить, хотелось с живой душой о своей судьбе поговорить. Никакая тайна ведь не
хранится веками, непременно кто-нибудь хоть в ямку, да шепнет ее, а уж что
потом тростник людям навеет, это жизнь покажет.
Нинины пальцы снова дрогнули в руке Николая, и
он едва удержался, чтобы не покачать недоумевающе головой. Нет, непрост Родик,
совсем непрост! Кто сейчас знает историю царя Мидаса, вернее, его брадобрея,
который однажды не вынес печати, наложенной на уста, и шепнул в ямку: «У царя
Мидаса ослиные уши!» А из ямки вырос тростник и прошелестел секрет всему белому
свету…
– Ритулина же тайна – а вы небось
догадались уже, что это и была та самая Ритуля, – состояла в том, что ее
муженек завел себе любовницу. Ритка говорила, что жизнь их с самого начала не
ладилась, потому что женился этот Антон на ней не по любви, а чтобы грех
покрыть. Мамаша Риткина ему просто нож к горлу приставила, и расписались они
чуть не за неделю до родов. Антон имел в Москве квартирешку, перевез туда
Ритку, ну а когда родилась дочка, ее больше держали в Дубровном, у Риткиной
матери, потому что там и воздух свежий, и козье молоко…
– В Дубровном? – спросила Нина
тонким, напряженным голосом. – Как – в Дубровном? Почему?
– А что такое? – озадачился
Родик. – Тебе слово не нравится, что ли? Городишко какой-то или поселок,
хрен его разберет. Ты там была?
– Нет… но у Антона, у моего мужа, были
какие-то знакомые в Дубровном, у нас дома валялась бумажка с этим названием и
телефоном, он вечно номера записывал где попало, а вы говорите, мужа этой Риты
звали Антон, и Лапку зовут Рита, но этого не может быть, правда же, ведь жена
Антона умерла, он сам говорил… а она, значит, жива?! – бестолково
бормотала Нина, нервно впиваясь ногтями в ладонь Николая, но ладонь эта
оставалась вялой и неподвижной.
Как она сказала: «У Антона, у моего мужа…»
А что, это разве не правда? И что бы ты себе
ни вообразил, какие бы горячечные выводы ни делал из ее ночных стонов и дневных
откровений, все равно – Антон Дебрский ее муж, отец девочки, которую она любит
больше всего на свете, и в лучшем случае все, что вам останется в будущем, это
встречи украдкой, потому что ты – только утешение, средство для снятия
комплексов, та самая фига в кармане, потому что на развод с Антоном Нина не
пойдет никогда, чтобы не потерять Лапку, а может быть, они еще и помирятся
когда-нибудь – опять-таки ради ребенка, и тогда ничего не останется вообще,
кроме воспоминаний…
Николай с трудом заставил себя вынырнуть из
этого потока горестных мыслей, услышав голос Родика:
– Хотел я открытия напоследок приберечь,
однако ты уже сама обо всем догадалась. Фамилия моей Ритули была Дебрская – да,
вот такая редкостная фамилия… Мужа ее звали Антоном Антоновичем, он успешно
трудился на ниве купи-продай, дома бывал наездами, отговаривался, что все в
командировках да в командировках, и жена по нему очень тосковала. Ребеночка ей
кормить грудью запретили, да и не чувствовала она к дочке особенной любви, все
мужу отдала. Однако видела его годом-родом и начала, как это иногда бывает,
попивать с горя и тоски. Нутром она чуяла, что есть у него другая женщина, но
наверняка ничего не знала. А была у нее подруга по имени Соня… Ох уж эти
подруги, это ж враги дома номер один, это ж стихийное бедствие, правда,
Ниночка?
Та блеснула глазами, но ничего не сказала, не
шевельнулась даже.
