Он еще успел подумать, что это дорога для
потенциальных самоубийц, а потом не было вообще времени думать о чем-то. Дорога
шла под такой уклон, что Дебрский иногда невольно налегал грудью на рулевое
колесо и не мог выпрямиться. Асфальт был кое-где посыпан щебенкой, однако ее
уже размело на обочины, да и в такую сырую погоду, как сейчас, это мало
помогало. Он вдавил тормоз до отказа, но толку не было никакого. «Лада», свистя
шинами по асфальту, летела вниз, словно была пустой консервной банкой, а не
отличной машинкой, битком набитой всякой умной техникой.
Дебрский наконец сообразил, что это за дорога.
Она ведет в песчаный карьер и предназначена для большегрузных автомобилей.
Невозможно представить себе, как можно подняться по этому почти отвесному
склону, да еще волоча наполненный песком кузов, однако, наверное, как-то
возможно, раз дорога существует. И она, похоже, скоро закончится. Еще через
минуту, а то и меньше, «Лада» вылетит на берег Оки – и Дебрский снова вернется
к тому же, с чего начинал свой путь: к полной пустоте.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, он
вдруг резко вывернул рулевое колесо влево, на полном ходу поставив машину
поперек дороги.
Ее сильно повело вбок, назад, потом,
подчиняясь силе инерции, «Лада» снова начала разворачиваться, какое-то время
скользила задом наперед… Дебрского прижало к спинке сиденья, он опять вцепился
в руль, вертя его уже совершенно бестолково, но добился-таки, что бесцельное
скольжение автомобиля замедлилось – и «Лада» нырнула носом в кювет так резко,
что рулевое колесо вдавилось Антону в грудь. Он даже вскрикнул от боли. Вслед
за этим его подбросило, он ткнулся головой в ветровое стекло и закричал опять –
потому что боль в голове и во всем теле стала нестерпимой!
И в это самое время рядом с ним закричал еще
кто-то… закричала женщина… И в угасающем сознании Дебрского забилась угрюмая,
злобная радость, оттого что она кричит, что ей плохо… Значит, он все-таки смог
причинить ей боль, отплатив за то, что она сделала ему!
* * *
Кажется, так тяжело не было даже в прошлый
раз, когда Николай уверился, что она погибла. Тогда он просто рухнул с головой
в черную реку боли, даже не имея времени осмыслить свою потерю. Да и нельзя
потерять то, чего у тебя никогда не было, чем обладал только в мечтах. Теперь
же… теперь все стало иначе!
Остаток этого дня словно выпал из жизни и
памяти. Какие-то бестолковые метания от телефона к двери, потому что все время
ему мерещились звонки и стуки. Странно, что не выдавил лбом стекла, выглядывая
во двор, а выйти не мог – вдруг она позвонит?! Главное, в чем он совершенно был
убежден: Нина не могла уйти просто так, не сказавшись, не могла исчезнуть, не
оставив записку.
Хотя почему, собственно? Ну кто он ей? Дважды
случайный любовник. Средство спасения. Соломинка, за которую она уцепилась
посреди внезапно разразившегося шторма жизни. Николай где-то читал, что женщине
нужны связи на стороне не столько для секса, сколько для восстановления
утраченной уверенности в себе, снятия тех комплексов, которые поселил в ней
муж. Значит, любовник – не то орудие мести, не то фига в кармане, которую она
украдкой показывает своему господину и повелителю.
Что касается комплексов, то Антон Дебрский
наделил свою жену немалым их количеством, поэтому ей сам бог велел держать
означенную фигу в кармане. Невелика честь – признать себя этим малопочтенным
орудием тайной женской мстительности, однако к концу дня Николай уже был
согласен и на это. Только бы с Ниной ничего не случилось! Только бы она
позвонила!
Но телефон молчал. Молчал, молчал…
Николай не выдержал: набрал номер домашнего
телефона Нины. Трубку взял Дебрский – ну да, он же сегодня выписался из
больницы! Голос его звучал неуверенно и даже испуганно. Николай ничего не стал
говорить – нажал на рычаг. Даже если Нина у него, Антон ничего не скажет – это
был напрасный звонок. Однако он сделал еще один напрасный звонок – к Инне
Бабровой. Результат Николай мог бы предсказать заранее: ее встревоженные «алло»
на том конце провода, его затаенное молчание в ответ…
Да нет, эта парочка не могла снова добраться
до Нины! Просто невозможно было вычислить, где она скрывается! Но все-таки
что-то произошло, какая-то нелепая случайность – а может быть, трагическая?
Например, ей невмоготу стало сидеть взаперти, вышла размяться – поскользнулась,
упала, потеряла сознание… далее по тексту.
Николай торопливо набрал номер приемного покоя
Пятой градской, позвал Славу Свиркина и, задыхаясь и запинаясь, начал
выспрашивать, не привозили ли сегодня по «Скорой» высокую молодую женщину в
джинсах и кожаной куртке, волосы русые, глаза серые, брови необыкновенные…
– Не было такой, – нетерпеливо
сказал Слава, слишком замотанный, чтобы задать какой-нибудь неприличный вопрос
или отпустить пошлую остроту, на которые он вообще-то был горазд. – Тут
сегодня Содом и Гоморра, но такой барышни не было, это я точно тебе говорю.
Кстати! Твой крестник ноги сделал, ты представляешь?
– Какой еще крестник?
– Ну, этот качок, которого ты привез,
помнишь, мы еще думали, у него инфаркт? Григорий Какой-то-тамов. Был – и вдруг
весь вышел. Его даже в палату еще не успели определить, лежал под капельницей в
приемном. Чуть получшало парню, и сразу слинял! Да иду, иду я! – вдруг
истерически заорал Свиркин и бросил трубку, забыв проститься.
Николай пожал плечами. Да черт ли ему в этом
Грише с его внезапно прекратившейся гипотонией!
Посидел около телефона, ругая себя за то, что
делал эти бесполезные звонки. Вдруг именно в эти мгновения Нина набирала его
номер? Потом вспомнил, что номера его телефона она просто не знает, а значит,
не позвонит.
Это был новый удар, от которого заболела
голова – причем сразу, мгновенно, словно в висок ткнули раскаленное сверло.
Николай постоял под форточкой, пытаясь отдышаться, потом плюнул на принципы,
согласно которым старался избегать лекарств, – пошел искать таблетку.
Его аптечка могла бы послужить наглядной
иллюстрацией к пословице о сапожнике без сапог. Всё какие-то обрывки с
просроченным сроком хранения, даже названия толком не прочитать. «…ирин» –
аспирин, надо думать? Или реопирин? «…гин» – либо панангин, либо анальгин,
второе более вероятно, и это то, что ему нужно. Он начал выковыривать таблетку
из облатки – и вдруг, ахнув, выронил все на пол, метнулся в прихожую, к своей
куртке, выгреб из карманов мусор, оставшийся в наследство от Гриши, уставился
на красные буквы: «…зин».
Какой, к лешему, промазин из детективов Дика
Фрэнсиса? Где была его голова? Да ведь это аминазин!
Аминазин…
