– Да, слушаю?
– Дед… – выдохнула Нина, и его голос
сразу сел, стал хриплым:
– Ты?! Где ты?
– В лесу, – честно ответила она.
– Что такое? В чем дело? На кухне горит
свет, окно настежь. Антон за тобой приехал и ты к нему лезла в окно? А что
делать с Лапкой?
– Пусть она пока побудет у тебя, –
сквозь зубы, чтобы не заплакать от внезапно проснувшейся тоски, выдавила Нина.
– Пока – это сколько? – спросил дед.
– Не знаю…
– Нина, что случилось? – Голос Константина
Сергеевича стал строже.
– Погиб Гоша Замятин.
Да, может быть, из всего случившегося за эту
ненормальную ночь гибель Гоши Замятина и была самым важным событием. Во всяком
случае, в ней был хоть какой-то смысл. А вот во всем остальном…
– Ка-ак? – выдохнул дед. –
Машиной сбило?
– Его застрелили.
– Кто? Ты видела? Кто это сделал?
Нина промолчала. Сейчас ей придется предать
человека, который пожертвовал жизнью ради ее спасения. Нет, нельзя, нельзя
же!.. Нельзя. Но придется, иначе никогда ничего не узнать и не понять во всем
этом кошмаре. Утешает одно: в том счете, который Нина скоро предъявит убийцам –
истинным убийцам, тем, кто направлял Жеку и Киселя, – первым будет стоять
имя Гоши Замятина.
– Нина, алло? Что же ты молчишь? Кто в
него стрелял?
– Не знаю. Я видела только его труп у
дороги.
– Царство небесное, – шепнул
Константин Сергеевич. – Земля ему пухом.
– Да.
Господи, как хотелось сказать ему все! Но
нельзя, невозможно, он не поверит. Она и сама до сих пор не верит, если честно.
– Дед, послушай, – устало произнесла
Нина. – Ты можешь мне помочь?
– А я что делаю? – отозвался он
сердито.
– Ни-ко-му – ты понимаешь? – ни
одной живой душе не говори, что я тебе звонила ночью. Для всех, для милиции и
для всех остальных, версия такая: ты ночью встал, а меня нет. Очевидно, поехала
домой, не дожидаясь Антона, как и собиралась.
– А ты собиралась? – осторожно
поинтересовался Константин Сергеевич.
– Еще как.
– А, ну да, – неуверенно вымолвил
он. – И Антону ничего не говорить? И… Инне?
– Им – в первую очередь. Ни за что. Ни
под каким видом. Что бы тебе про меня ни врали: я исчезла, сошла с ума, вообще
умерла, – ни-че-го не говори никому!
Тяжелый вздох деда больно отозвался в ее
сердце, но спорить он не стал – только проворчал:
– Лапти подковырки не стоят, но если ты
так хочешь – ладно.
– Дедуль, – шепнула Нина, с трудом
унимая трясущиеся губы, – я тебя очень люблю.
– Взаимно! – буркнул он в ответ.
– А что такое подковырка?
– Это именно то, что ты пытаешься
проделать, – сухо объяснил Константин Сергеевич. – Поясок, вплетенный
в лапти для красоты. Иногда он бывает дороже самой работы, понимаешь?
– Угу. И все-таки сделай, как я прошу,
хорошо?
– Сказал уже – все сделаю. Но с Лапкой-то
как быть? Только не начинай снова плакать, я тебя умоляю!
Да она уже давно плачет, дед просто не
замечал!
– Думаю, Антон сейчас не будет ее
забирать, – прокашлявшись, выговорила Нина. – Ему будет не до нее, а
Инна девочку вообще с трудом терпит, ты же знаешь. Скажи Лапке, что я скоро
вернусь. Что я…
– Нина, пожалуйста, не плачь. Хорошо
медведя в окно дразнить, знаешь ли. Может быть, лучше вообще ничего делать не
надо?
– Может быть. Только не я это начала, не
мне и заканчивать. Понимаешь?
– Нет.
– Я тоже пока не понимаю… Вот что. Скажи
Лапке, что я уехала в Москву покупать ей собачку.
– Кого?!
– Бассет-хаунда. Мы видели в «Из рук в
руки» объявление: там какие-то папа-мама свой род ведут чуть ли не от древних
римлян. И такие обалденные у них щенки! Лапка целый месяц канючила. Скажи, что
я поехала покупать щенка, но могу задержаться, потому что за ними большая
очередь.
– И насколько большая? – осторожно
спросил Константин Сергеевич.
– Не знаю…
– Нина!
– Там осталась моя сумка, в ней куча
денег.
– Да я, чай, не бедствую. А ты-то не без
копейки?
Нина с кривой усмешкой пошуршала в кармане
бумажками.
– Не переживай, я тоже не бедствую. Ну,
все. Береги себя.
– Ты тоже себя береги!
Нина выключила телефон и сунула его в карман.
Какое-то время она шла вперед, ничего не видя от слез, потом сердито вытерла
их, устав спотыкаться, и обнаружила, что лес уже кончился, она стоит на
перекрестке проселочных дорог.
Где-то впереди деревня, но сейчас ее не
разглядеть в сгустившейся тьме. Словно по чьей-то злой воле вдруг затянуло
небо, лишь краешек луны бросает бледный отсвет на тучи.
Перекресток… проклятое место! Раньше его
называли кресты, росстани. Этот ветер, что вьется вокруг и воет, вполне может
оказаться встречником – вихрем, в котором поселилась нечистая сила. Бросишь нож
– он окрасится кровью…
Нина закинула голову. Как мечутся тучи! Там, в
небесах, встретились два встречных вихревых потока, которые сражаются меж
собой, то окутывая луну плотным, непроницаемым покрывалом, будто в мешок ее
прячут подобно гоголевскому черту, то выпускают на волю, и она замирает –
беззащитная, безумная, перепуганная…
Не так ли и сама Нина мечется по жизни
беззащитной, ничего не понимающей игрушкой людей, чьи души черны, как эта ночь?
Зажмурилась – порывом ветра так хлестнуло по
глазам, что высекло слезы. Ох, как заревело, зашумело вокруг! Налетел настоящий
смерч. Ее тянуло, дергало во все стороны, вздыбило волосы, ледяные пальцы лезли
под одежду. Шатаясь, с трудом удерживаясь на ногах, почти теряя сознание от
страха, Нина сунула руку в карман, нащупала нож и, раскрыв его, неуклюже, не
замахиваясь, швырнула куда-то.
Согнулась, закрыла лицо руками, чувствуя, что
еще мгновение – и не устоит на ногах, упадет и будет увлечена этой бурей
незаслуженного зла и необъяснимой ненависти в никуда, может быть, в смерть…
