– Да как помогают-то? – воскликнул дед Митяй.
– Ты вот что, дед Митяй, ты давай воду не баламуть. К нам тут комиссия на днях приехать должна. Условия конт-рак-та проверить, чтоб, значит, у нас дыра была не меньше чем в других районах. Темный ты, Матвеич, непросвещенный. Не знаешь тем-дем-ций политических – ну и не лезь, – рыкнул участковый, постукивая сапогом по полу и пошмыгивая носом. А нос-то у него, заметил Матвеич, стал один в один как свиной пятак. Другим словом, рыло.
Вышел дед Митяй от участкового – а все равно беспокойно ему. Непорядок! И что председатель с участковым говорят – ерунда какая-то. Надо по миру пройти, рассказать.
Полдня бегал Матвеич по селу: и в хлев заходил, и на поля, и в сады, и на машинно-тракторную станцию. Только трое из всех колхозников про чертей не знали: глуповатая молодая доярка Маша, механик-алкаш Колян да Санек – пятилетний пацан, тракториста Ивана сын. Вот они-то и согласились с дедом Митяем – мол, да, надо народ поднимать.
Согласиться-то согласились, а потом чудеса начались.
Доярка Маша в уборную ушла, да так и сгинула, больше ее Матвеич не видал.
Алкашу Коляну принесли телеграмму – сразу несколько почтальонов. Все незнакомые, здоровые, и в куртках, как у чекистов в тридцатые годы. Оказалось, родственники у механика есть в Новосибирске. О которых он не знал. Да вот на днях померли те родственнички и квартиру свою, трехкомнатную, на Коляна завещали. На своего троюродного внучатого племянника. Так что надо срочно ехать, вступать во владение. И поехал брыкающийся Колян с почтальонами за наследством. В Новосибирск.
А за пятилетним Саньком явился педагог – из самого райцентра. И сказал, что забирает его учиться аж сразу в университет – такой Санек, оказывается, умный. Странно это, конечно, про Санька – тот ведь вместо того, чтобы буквы учить, все со свиньями в луже порывался плескаться. Той самой, что на месте дыры была. Но учитель объяснил, что Саньку прошлым летом на голову упала тыква. Сушеная. С сеновала. И если уж Ньютон с одного яблока такой умный стал, то страшно представить, что с Саньком после тыквы будет!
Ну да бес их разберет – дед Митяй после Санька так и ждал, что ему сейчас тоже обломится – трехкомнатное… образование. Где-нибудь на Камчатке. Да видать, недочет какой-то вышел – никто по его душу не объявился. Оно, в общем-то, и понятно: с жилищным фондом сейчас напряженка. Поди-ка напасись на всех. Да и в школу Матвеичу, седьмой десяток разменявшему, неприлично как-то. И так умный.
Побегал еще дед Митяй, посуетился. Послушал людишек, посмотрел, какие они все спокойные, довольные. Хвостатые, рогатые… Притомился. Вернулся в избу свою, на лавку присел – передохнуть. А то, вон, ноги до кровавых мозолей сбил, пока бегал. Портянками наскоро перемотнул, задумался.
«Ну и черт с ними, – решил. – Что я, крайний, что ли? Или мне больше всех надо? Хочу как все!»
Да тут как на мыслях этих себя поймал, подскочил – и ну к зеркалу. Глянул – вроде нет рожек. И морда как морда. Нормальная, набок скошенная. Нос обычный, красный.
Завертелся перед зеркалом – ну как свое отражение сзади поймать? Не выходит. Пришлось по-другому. Всю задницу себе общупал – нету хвоста. Вообще ничего нету, кроме того, что положено.
Отлегло у Митяя от сердца. Повеселел.
«Схожу-ка я к председателю, про Коляна спрошу. Не слыхать, как он там? Добрался до Новосибирска? Заодно исподволь узнаю, может, и мне с энтого сог-ла-шения чего причитается. И когда можно будет получить».
Сделал дед Митяй шаг-другой – и остановился. Не так что-то. А вот что не так?.. Постоял, подумал, еще раз зад пощупал. Вроде все на месте, ничего лишнего. Рукой махнул – а ну его! Пошел к дверям… Хм, странно – вот опять:
– Цок-цок, цок-цок.
Вышел на крыльцо, на ступеньку присел. По сторонам глянул – на огороды, лебедой поросшие, на калитку, что на петле одной висит. Головой покачал – починять надо. Задумался, постучал копытом по приступке. Хорошее копыто, крепкое. Камень дробить можно. Н-да…
Марина Ясинская
Что скрывает тень
Старая графиня сидела у окна. Глаза прикрыты, голова откинута на высокую спинку кресла-качалки. Солнечные зайчики бегают в складках темного муарового платья, прячутся в тонкой, похожей на паутинку шали и рассыпаются ореолом вокруг тщательно уложенных волос. Яркий свет размыл контуры, и кажется, будто кресло с графиней парит над полом, а лучи проходят прямо сквозь нее. Собственно… так оно и есть. Не знаю, спят ли другие призраки, но у бабушки послеполуденный отдых – это святое!
Я с комфортом расположилась в разбитом вазоне на перилах лестницы и наслаждалась ничегонеделанием. Бабушка у меня – женщина энергичная и дотошная. Чуть проснется – сразу какое-нибудь безотлагательное дело найдет! В одном углу паутины излишек снять нужно, в другом, наоборот, – добавить. Мусор рассортировать и выкинуть тот, что дурно пахнет или выбивается из общей «композиции». Почистить остатки окон, заткнуть трубу в подвале, чтобы не гудела, вынуть из дымохода дохлую ворону… И поскольку единственное, что бабушка может сама, – это выдавать ценные указания, все домашние дела ложатся на меня.
«Ну-ка, Нюшка, не ленись, – отчитывает она меня каждый раз, когда я устраиваю забастовку. – Молодым физический труд полезен. Вот доживешь до моих лет, тогда и будешь прохлаждаться…»
В свободное время еще и книжки читать заставляет! Думаете, негде их взять в разрушенной усадьбе? Как бы не так! Бабушка их из своих воспоминаний материализует. У призраков особенность такая есть – создавать предметы, которые им были дороги при жизни. Конечно, это не настоящие вещи. Обычный человек если и увидит такой предмет, ни взять, ни использовать его не сможет. Только ведь я не человек, а тень. Живу на границе двух миров – реального и потустороннего. Вот и приходится под надзором графини штудировать фантомные фолианты.
По вечерам к нам Афанасий Никитич заглядывает – потомственный домовой. Правда, дом, за которым он присматривал, снесли полвека назад, и Никитич переквалифицировался в гаражного. Но так, говорит, даже лучше. Ответственности поменьше, да и мобильность повысилась. Никитич к нам в гости никогда с пустыми руками не ходит. Мне гостинец какой принесет, а графине – свежие газеты с журналами. Ух, какие они с бабушкой политические дебаты устраивают! Аж мыши со страху под пол прячутся. Потом прошлое вспоминать начинают. Сначала вздыхают долго, а затем бабушка обязательно материализует рояль и романсы поет или играет Шопена. Романсы я не люблю, зато под Шопена по залу кружиться – одно удовольствие.
Так бы мы и жили себе спокойно, если бы…
– О, снова пожаловали! – скрипнуло кресло, и графиня резко подалась к окну, вцепившись в подлокотники. – Что ж им тут как медом намазано!
– Бабушка, так ты уже проснулась? – соскочила я с перил.
– Поспишь тут, когда эти опять по дому шастают. Ты, Нюшка, замечталась, что ли? Неужели не слышала, как они на своих тарахтелках приехали?
