Не прошли они и двухсот метров, как начался дождь.
– Вот и пригодился зонт… – с какой-то понятной только ей радостью сказала Ляля.
«Странная она. Радуется дождю».
«Счастлива я. Как давно никто не нес надо мною зонт».
* * *
«Чайка» проходила на малой сцене в двухэтажном старом здании, что стояло сразу напротив центрального, в котором они покупали билеты сегодня утром. Старинная постройка снаружи была увита коричневой листвой, а внутри начиналась пьеса.
– Я так рада, что ты согласился пойти, – сказала девушка с загоревшимися глазами, когда они заняли свои места в последнем ряду и ждали начала.
Вячеслав был в театре всего раз в жизни. И, насколько запомнил, восторга и незабываемых эмоций он тогда не испытал.
«Может быть, сегодня я открою для себя театр».
«Надеюсь, Вячеславу понравится пьеса».
И молодой писатель действительно этим чрезвычайно интересным вечером открыл для себя театр…
Пьеса закончилась, актеры скрылись за кулисами под громкие аплодисменты, зрители покинули свои места, и зал опустел.
Молодые люди несколько минут просидели, глядя на пустую сцену, а затем молча поднялись, переглянулись и покинули зал.
Дождь не начался снова, он даже и не прекращался. Вячеслав не проронил ни одного слова с начала пьесы. Ляля, шедшая под руку с ним, разделяющая с ним один зонт, одну постель, кухонный стол и даже грусть, решила наконец спросить.
– Как тебе «Чайка»?
Юноша смотрел на черные воды Фонтанки и думал о том, почему он никогда не читал это творение Чехова. Он читал «Даму с собачкой», «Человека в футляре» и даже «Три сестры» когда-то начинал читать, но не осилил.
– Как будто о нас с тобой.
– Кто я? – спросила тихо его покорная спутница, готовая последовать и в огонь, и в воду за своим писателем, книгу которого она не читала.
– Ты – Нина. Чайка! – сказал Вячеслав.
– А ты, получается, кто?
– А я – Треплев…
– Ну, конечно! Я так и думала, – сказала девушка с неким волнением в голосе. – Но ведь они не…
– Это не важно, мое состояние души сейчас – как у Треплева. Я – писатель, о котором не знает никто. Но! Я вас встретил, я вас запомнил, я вас раскрыл, как никто до меня не раскрывал… Даже Тригорин, который не помнит вашего имени. Я спас вас, моя Чайка!
– Вы спасли меня и сами спаслись от неминуемой гибели, – сказа она и задумалась, а затем добавила: – …и не нужно будет никуда уводить Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович сейчас счастлив.
Глава десятая
– Мне завтра снова на работу, – напомнила девушка о горькой необходимости.
– Да, я только что подумал об этом, – грустно сказал юноша, когда они уже прошли Библиотеку Маяковского и приближались к Аничкову мосту.
– Благодарю вас, что пригласили меня на эту пьесу. Я вам клянусь, что теперь слово «чайка» ассоциируется у меня с Молодежным театром на Фонтанке, с вашей квартирой на Литейном, в окна которой доносится крик этих птиц. И, конечно же, с вами…
Ляле трудно было сказать, играет он или нет, обращаясь к ней внезапно на «вы». Или это был неосознанный переход, который замечала только она в те драгоценные минуты, когда с его губ слетали удивительные слова, полные уважения и ласки.
– И я вам благодарна, Вячеслав, за то, что вы ее со мной разделили…
– Я бы хотел, чтобы вы не работали, – таких слов Ляля не ожидала услышать и даже не нашла, что ответить.
– Может быть, когда вы напишете много книг и станете известным – я перестану продавать драгоценные камни, а стану их носить.
– Это случится, Ляля. Я вам обещаю.
«Это случится, Ляля». Теперь эти слова постоянно звучали у нее в голове.
Девушка готовила им ужин, Вячеслав пил чай на диване и смотрел в окно. Он думал об этой удивительной пьесе: о Тригорине, о Константине Гавриловиче и его маме, о Нине. О чучеле птицы, которое держал в руках Тригорин, повторяя: «Не помню! Не помню!»
«Чехов действительно знаток человеческой души. Он превосходно знал местонахождение человеческих чувств, нажимая на определенные клавиши. Талантливый человек».
– Вы думаете о постановке? – спросила Ляля, когда увидела своего мужчину в размышлениях. Он смотрел в одну точку за окном не моргая.
– О ней.
– Я знала, что вам понравится, – сказала довольным голосом миниатюрная леди, стоявшая у кухонного стола.
– Вы, наверное, знаете обо мне больше, чем я сам, – улыбнулся писатель, которому теперь было позволено эту леди обнять, поцеловать в шею и отнести на руках в чистую постель. А поутру сменить вчерашние простыни на свежие. Ему теперь было позволено все.
– Вячеслав… А у вас были девушки до меня?
– Были, – нехотя ответил юноша, ему не особо нравились такие темы. Копаться в грязном белье не доставляло ему никакой радости.
– А сколько их было?
– Две.
– А вы часто вспоминаете о них?
– Нет, не часто.
– А как редко вы о них вспоминаете?
Юноша недовольно скривился, но тем не менее решил ответить, зная, что подобный допрос произойдет рано или поздно. Пусть лучше рано!
– О самой последней я вспоминал за неделю до приезда к вам.
– А почему вы о ней вспоминали?
– Потому что она готовила мне еду, а когда ходишь голодным, то иногда вспоминаешь о человеке, который тебя когда-то кормил, – юноша задумался и добавил: – А о первой вспоминаю раз в год, если встречаю общих знакомых. Это старая школьная любовь, которая была очень давно и сгнила, как школьные парты.
– Странный вы…
– Почему? – спросил юноша.
– Вы так хорошо чувствуете женщин, растворяетесь полностью в нас, ласкаете. А когда вас спрашиваешь о бывших девушках, которых вы когда-то ласкали, то вы говорите о какой-то еде и сгнивших партах.
– Да, с партами – это хорошее сравнение. Нужно записать, чтобы не забыть, – повеселел сразу Вячеслав.
– Что здесь смешного?
– А то смешно, Ляля, – улыбка внезапно сошла с его лица, а голос стал серьезным, – что я не чувствую женщин, как вы только что сказали! Разве человек, который внезапно открыл у себя прирожденный талант играть на виолончели, сможет применить свое великолепное умение, если возьмет в руки, например, саксофон? Я вам отвечу – нет! Он даже не будет знать, как с ним обращаться. А если не знаешь, как обращаться с инструментом, то лучше его оставить в покое, а иначе его можно сломать.
Снова эта нежность, эта чувственность, это бесконечное уважение в его словах. Его обращение к ней сводило ее с ума.
