Так пролетели несколько лет, война пошла на убыль. А в двадцать первом году к комиссару их авиаотряда, расквартированного в крупном губернском городе, обратился начальник местной ГубЧК.
– Слушай! – повелительно сказал он. – Получил я тут бумагу от начальства, запрашивают, нет ли на примете ученых определенных специальностей. Географы, химики, ботаники… У тебя в отряде нет ли таких?
Комиссар наморщил лоб, вспоминая. Вспоминалось туго. Вроде нету?.. Жаль, зараза! Отказывать самому влиятельному в городе лицу не хотелось, но…
И вдруг вспомнил!
– Погоди-ка, – обрадованно сказал он. – Как будто есть один. Что-то вроде ботаника как раз, но точнее не скажу. Говорил, что в уни… университете учился, в такие подзорные трубы смотрел маленькие. Ну, знаешь…
– Микроскопы, – важно понял чекист. – Да, кажется, это то, что надо. Давай его ко мне!
Так летнаб Мартынов отбыл в распоряжение ВЧК.
* * *
Нетрудно догадаться, что оказался он в распоряжении спецотдела, где пришелся ко двору. По-новому побежали месяцы и годы, и спустя сколько-то времени он вынужден был признать, что с академической карьерой, по-видимому, покончено. Однако вполне возможным оказалось совершенствоваться в рамках спецотдела. И перед бывшим студентом с новой силой вспыхнула потускневшая за время Гражданской войны мысль: что же все-таки есть жизнь, и главное, как объяснить мертвое безмолвие космоса?!
Не мог он смириться с тем, что мир устроен так несуразно: в необъятном мертвом пространстве абсолютно нелогично вспыхнула и живет одна-единственная крохотная живая точка – планета Земля. Ну не может ведь такого быть!..
И отсюда у него выросло твердое убеждение в том, что в общепринятой картине мира что-то не так. Что-то упущено. Что? А вот на этот вопрос он пока не мог ответить.
Озарение, как ему и положено, пришло счастливым случаем – как «эврика» Архимеда, яблоко Ньютона, сон Менделеева… А именно – в одной из книг академика Вернадского.
Разумеется, и в той, прежней жизни студент Мартынов читал труды корифея и видел, что автор глубоко размышляет о самой сути живого вещества. Но тогда, видимо, он был просто не готов понять глубину мысли. А вот сейчас, читая академика, наткнулся на простую фразу, которая потрясла его.
Суть такова: по мысли Вернадского, живое и неживое вещество есть две разные формы пространства-времени. Вот и все! Жизнь – это иное пространство, не трехмерное, не то, что изучают физика и химия – и время в нем течет иначе.
Простые слова! Но все гениальное просто. Они сверкнули волшебной звездой и все расставили по местам. И высветили то, что пряталось в тени.
Конечно, не может быть живое пространство случайной точкой в бездне неживого. Оно практически безгранично. Но мозг современного человека, Homo Sapiens, по каким-то причинам неспособен воспринимать этот живой космос весь, а видит его как очень редкую россыпь живых планет в темном и примитивном неживом пространстве-времени. До сих пор и вовсе в виде только одной планеты. Это похоже на то, как золотая жила, залегая в глубине горных пород, выходит на поверхность несколькими ответвлениями довольно далеко друг от друга. Один старатель нашел крупицы золота в одном месте, другой в паре километров от него – и думают, что нашли два разных золотых источника. А на самом деле это выходы на поверхность одной и той же глубинной жилы.
Сравнение понятно. Мы, люди, в обыденном жизненном режиме видим мертвую поверхность с редко-редко разбросанными по ней живыми планетами. Настолько редко, что по сей день ни одной другой, кроме нашей Земли, не увидели. Но в будущем астронавты, если полетят за пределы земной атмосферы, предположим, будут лететь долго, долго, могут и встретить живую планету. И когда они опустятся на нее, осмотрятся, попривыкнут… то, к безраздельному удивлению своему, поймут, что оказались вовсе не на какой-то чужой планете, а все на своей же родной Земле, только, возможно, в другой исторической эпохе.
Но полет межпланетного корабля – это движение вслепую, по мертвой поверхности. А возможно ли движение вглубь, в самую «золотую жилу», то есть в целостное живое пространство, соединяющее все планеты-ответвления? Собственно, отчасти мы на это способны, мозг Homo Sapiens смутно улавливает «отзвуки» этого пространства – в снах, возможно, в галлюцинациях, во всем том, что можно назвать «ближним зарубежьем» психики. Но это все неясно, разрозненно, бессистемно… А можно ли сделать так, чтобы это стало системой, не во сне, не в призрачном дурмане, а наяву?
Оттолкнувшись от этого вопроса, Мартынов не сразу, но пришел к мысли о зонах с необычными физико-климатическими данными, где наш мозг в силах «перепрыгнуть» барьер восприятия и ясно увидеть прежде скрытые от него пространственно-временные резервы живой Вселенной.
В розысках, проводимых спецотделом – Бокием, Барченко и другими, – Мартынов угадал ту же мысль, только не додуманную до конца. Его начальство смутно чуяло нечто необычайно значительное в исследуемых местах. Но что?.. – вот этого оно постичь не смогло. А смог сделать это лишь он, Александр Мартынов!
Но, разумеется, он не стал о том никому говорить. Он повел исследования сам… и вся его судьба сложилась так, что привела к этой африканской зоне, полностью подтвердившей его концепции. Она, зона, есть не что иное, как пространственно-временная труба, или, сказать лучше, тоннель, в котором психика человека переключается на восприятие более широкого спектра реальности.
Слушая это, члены экспедиции переглядывались и вынуждены были признавать убедительность концепции Мартынова в пересказе Слейтона. В том числе измененный рисунок созвездий. Через тоннель экспедиция в течение суток перебралась в такое место живого космоса, которое в обычном мире выглядит планетой, удаленной от нашей Земли на черт-те сколько световых лет.
«Президент» подтвердил:
– Вот так. Я здесь… черт его знает, по моим подсчетам, уже пару лет, и за это время убедился, что он мыслил здраво. Голова!
Вивиан внимательно взглянула на рассказчика:
– Простите, вы говорите: был. Это значит?..
– Да, мисс Кинг… простите тоже! Да, миссис Гатлинг. Это значит именно то. Он умер.
* * *
Увы! Недолгой была радость Мартынова, увидевшего воплощение своих идей наяву. Ему не сиделось на месте, он вскакивал, голосил чепуху – вот-де, сейчас же пойдем дальше, по этому прекрасному миру, будем полной грудью дышать его вольным воздухом… и прочая околесица.
Прагматик Слейтон с самого начала засомневался в том, что этот новый мир такой уж прекрасный-распрекрасный. Выглядел-то он роскошно, слов нет – он производил впечатление новенького, только что сделанного: так ярко сияло солнце в таком невероятно синем небе… так сладко дышалось чистейшим воздухом, так четко в нем были обрисованы каждая травинка, каждый листочек незнакомых причудливых деревьев! Однако большой и трудный опыт авантюриста подсказывал Слейтону, что очутились они отнюдь не в раю, что от этого мира только и жди скверного подвоха… Ну и совсем прозаический вопрос цепко встрял в мысли: новый мир новым миром, а что мы будем в нем жрать?
